Это было в Праге. Том 1. Книга 1. Предательство. Книга 2. Борьба

Спустя несколько минут голос, поднявшийся до высоких нот, вдруг оборвался. Мир как будто опустел с последним звуком, – так хотелось друзьям слушать песню еще, еще… до бесконечности.

«И зачем Иржи пошел туда? – подумал Глушанин. – Пошел и спугнул песню».

Назад Мрачек вернулся вместе с девушкой лет семнадцати. Она была в простом деревенском платье. Обычное спокойствие оставило Мрачека. Он был как-то взвинчен и крепко сжимал челюсти; видно было, как на его худом лице движутся мышцы. В глазах девушки светились радость, и испуг, и любопытство, и недоверие.

– Вот наша новая знакомая, Влада, – сказал Мрачек, опускаясь на землю. – Это она нас заворожила своей песней.

Влада поставила на землю большой запотевший кувшин с холодным топленым молоком, положила на колени Мрачека буханку темного крестьянского хлеба и после этого каждому подала руку. Глаза ее загорелись, когда она узнала, что среди беглецов двое – русские. Слухи о том, что русские подошли к границам ее родины Чехословакии, проникли и сюда, на этот хутор, стоящий в восемнадцати километрах от железной дороги.

Пока беглецы насыщались чудесным молоком, заедая его хлебом без всяких примесей, Влада поведала свою печальную историю.

Случилось это в конце сорок второго года. Вместе с матерью они попали в трудовые лагери, а оттуда их забрал немецкий кулак Кригер и привез на свой хутор. Они доят кулацких коров, кормят свиней, чистят конюшни и свинарники, поливают огороды, стригут овец. Работы много. Слишком много. За детьми Кригера ухаживает француженка. Тоже из лагерей. А кухаркой работает русская из города Мценска. Отец? Отец Влады – она сомкнула на минуту свои почти прозрачные веки – неизвестно где: может быть в лагерях, может быть убит. Его еще в тридцать девятом году схватили гестаповцы. За что? За то, что у них на квартире висели портреты: Ленина, Климента Готвальда. Если бы отца не арестовали, он вступил бы в коммунистическую партию. Он так и говорил. Бежать сейчас Влада не может, не хочет: она не имеет права бросить старую мать, у которой она единственная опора. Но Влада твердо верит, что скоро придут русские советские люди и освободят их из неволи.

– Обязательно придут, дочка, – ласково подтвердил Мрачек.

Влада рассказала доверчиво, что мечтала стать певицей; она пела в деревенском хоре, и знающие люди говорили, что у нее хороший голос.

– И будешь певицей, – обнадежил Глушанин. – Твоя жизнь вся впереди. За нее будем биться мы и миллионы таких же, как мы, простых людей. Запомни, Влада, что это сказал тебе капитан Советской армии Максим Глушанин.

– Максим Глушанин, – с чешским акцентом повторила Влада.

– А ты не боишься, что хозяин проснется и хватится тебя? – спросил Мрачек.

Нет, она не боится. Старого Кригера нет дома. Он уже второй день в Теплиц-Шенау.

– Далеко отсюда до этого города? – поинтересовался Слива.

– Восемнадцать километров.

Стали прощаться. Влада поочередно подходила к каждому и, крепко обняв, целовала в губы.

Даже суховатый Глушанин расчувствовался. Плотно сжав губы, он вдруг поднял хрупкую, тоненькую Владу своими сильными руками на воздух и, держа ее на весу, расцеловал по-русски, троекратно.

– За всех, – сказал он.

4

К Теплиц-Щенау подошли ночью.

Город был знаком Мрачеку. Когда-то, в молодые годы, он был здесь на экскурсии. Мрачек рассказывал о достопримечательностях города, но друзья не слушали его. Перед ними стояла конкретная цель – запастись продуктами. Все дело в том, как их раздобыть.

В город вошли через темный переулок; потянулись слепые, замаскированные от налетов особнячки, по-немецки строгие, обнесенные оградами.

И странным показалось, что из окна крайнего дома проливался на улицу откровенный яркий свет.

Друзья, сохраняя между собой короткие интервалы, шли по тротуару, готовые при малейшей опасности юркнуть в первую попавшуюся калитку.

Когда до особняка со светящимся окном осталось метров двести, беглецы наткнулись на человека, сидящего у края тротуара. Держась за левую ногу и покачиваясь из стороны в сторону, он тихо стонал. Второй стоял рядом с ним, наклонившись и опершись руками о колени. На тротуаре валялся, преграждая дорогу, большой открытый ящик, заполненный бутылками.

– Что случилось, любезные? – обратился к ним Мрачек по-немецки.

Тот солдат, который наклонился над лежащим, выпрямился. Его, вероятно, насторожила необычная одежда Мрачека и его спутников.

– А вы кто такие? – спросил он подозрительно.

– Я оберштурмбаннфюрер Цвейфель, а это мои люди… Идем на охоту. Что у вас здесь происходит?

Солдат вытянулся, вздернул подбородок, опустил руки.

– Несчастье, господин оберштурмбаннфюрер… Несчастье. Ногу вывихнул Мориц. Идти не может. А господин полковник приказал доставить шампанское… Мы весь город обшарили, пока нашли его.

– Как фамилия полковника? – почти строго спросил Мрачек.

– Господин Витгоф… Я его шофер.

– А-а-а, – довольным голосом протянул Мрачек, будто Витгоф был его родственник, и наугад добавил: – Выпить он не промах.

– Ой, не промах, господин оберштурмбаннфюрер. Завтра опять выезжать на фронт… А тут железный крест пожаловали, – разболтался солдат.