Это идиотское занятие – думать

Некоторые из них уже знакомы зрителю: это они заставляют меня менять голос, расставляя нужные акценты. Тексты о языке, со всеми их клише, каламбурами и нелепыми оборотами, свою сценическую версию обретают сразу с голосами: все эти клише, каламбуры и нелепости хотят звучать каждый на свой лад. Ничего специально я не делаю, голос идет в комплекте с персонажем.

Готовый текст я всегда распечатываю, чтобы он был перед глазами: черное на белом. Порой, заучив его наизусть и начав играть на сцене, я вдруг ловлю себя на том, что не хочу произносить какую-нибудь фразу или пассаж. Есть ощущение, что это не мое. Может, это объясняется тем, что когда я произношу все своим голосом, то напоминаю учителя или оратора, а может, тем, что тогда все звучит слишком одинаково. И тут неожиданно для меня самого раздается ворчанье простого работяги: «В тихом омуте черти водятся». Или еле живой, надтреснутый голос начинает объяснять, почему все дядюшки Дейвы во Вселенной обижены на жизнь, считая, что она паршиво с ними обошлась.

Большинство этих голосов родом из Вест-Сайда. Из моего детства. Голосом по умолчанию стала для меня хрипотца вест-сайдского старика, которая досталась сержанту-индейцу, всей его многочисленной сержантской родне и еще массе всякого мелкого начальства, появляющегося в моих репризах. Прозвучал он и в сериале на канале «Фокс». А есть много других – агрессивных, громких, тихих. Голоса уличных сумасшедших, тараторящие, писклявые, глубокие, неторопливые, пугающие, невразумительные или смущенные. Смешные и не очень, старые и молодые. Голоса священников, полицейских, хозяев магазинчиков – и все они настоящие, а не пародии на голоса актеров в роли патеров, копов и торгашей. Южане времен моей службы в ВВС, выходцы из западных штатов, работавшие со мной на радио.

И стоит любому из них начать говорить, как тут же, словно по волшебству, рождается охуенный монолог. Раньше они тоже порой прорывались в мои монологи, и тогда я делал пару стендап-миниатюр для себя, просто чтобы понимать, что из этого может получиться. И мне становилось страшно. Во-первых, я боялся, что они могут нахлынуть, захлестнуть и просто подмять меня. Во-вторых, они казались неуловимыми – одноразовыми гостями, чьи слова и фразы я не успеваю записывать, а они уже бесследно исчезают. Поэтому я никогда не делал на них ставку.

На самом деле они не были одноразовыми – они по-прежнему все здесь, во мне. И буквально срываются с привязи, стремясь на свободу. Я – это тысячи разных людей, в которых я могу мгновенно перевоплотиться. И я не хочу, чтобы они произносили чужие тексты. Я понял это уже давно. До тех пор пока я распоряжаюсь их судьбами, я не позволю, чтобы они стали героями чужой пьесы.

Однако они не могут стать самими собой, пока ограничены рамками моего тщательно выверенного стендапа, за который отвечает левое полушарие. А им нужно стать теми, кто они есть на самом деле. Я должен отпустить их.

В какой-то момент я осознал, что пишу бродвейское шоу. Я мечтал об этом давно и уже начинал напрягаться, что из-за гастролей так и не найду на него времени. Многие из моих постоянно пополняющихся записей приходится откладывать, потому что непонятно, где они могут пригодиться. На самом деле они давно уже стали чем-то бόльшим, чем обычные заметки: это начало отдельной истории. Театр – особая форма искусства, где не нужно записывать каждую букву. Придет время, и мои персонажи заговорят своими словами. И это будут не мои тексты для стендапа (комментарии, перечни, наблюдения), а совсем другие истории. То, что начиналось как заметки для себя, превратится в развернутый самостоятельный сюжет.

Это скорее способ проследить, на каком этапе они перерастают в большую историю, как и почему такое происходит. Бродвейское шоу органически вырастает из стендапа. Это единственная площадка, где сойдутся обе мои ипостаси – стендапера и актера. Это хорошо, ведь при всех возможных сюрпризах тут не будет ничего настолько неожиданного для публики, чтобы мне пришлось снова ее завоевывать.

Сюжет строится вокруг моего детства – в основе лежат первые главы этой книги. В каком-то смысле это возвращение к автобиографическому буму 70-х, только более детальное и с той оговоркой, что речь пойдет не о школьном шуте, а о том, что осталось за кадром – о многообразном, прекрасном, неласковом мире одинокого мальчика, который так любил срывать уроки.

Священники и монахини, полицейские, патрулировавшие улицы, ирландские банды, завсегдатаи «Мойлена», колумбийские контрабандисты, хозяева магазинчиков, уличные шулеры и многие другие, целые кварталы, канувшие в Лету, со своими звуками, музыкой, своим языком и запахами, драками, развлечениями, любовью и предрассудками – увиденные глазами все того же мальчика.