Это идиотское занятие – думать

Джордж был ярким пятном на фоне этого болота (не сравнить с нами), и на стыке 60-х и 70-х удушающая атмосфера подтолкнула его, как и меня, к серьезным переменам. Джордж разработал радикально новый сатирический стендап, который мы все полюбили, а я стал первым редактором нового юмористического журнала «Нэшнл лэмпун». Мы снова конкурировали, на этот раз за огромную студенческую аудиторию – поколение бэби-бумеров дало щедрое потомство. В эти годы я видел Джорджа разве что на страницах нашего журнала, где «Атлантик рекордз» рекламировали его альбомы. Рядом пестрела реклама комедийных альбомов самого «Нэшнл лэмпун», первые два из них продюсировал я. Потом лет на десять наши пути разошлись.

В середине 80-х я решил отойти от сатиры, чтобы начать писать про сатиру. Книга под названием «Это уже слишком» рассказывала о протестном юморе, зародившемся в 50-е и приведшем к появлению уникального поколения комиков 60-х и 70-х. Как-то в разговоре с моим редактором я неосторожно проговорился, что называю это «бумер-юмором», и он настоял, чтобы я ввел в книгу этот сомнительный термин. В списке знаменитых комиков, у которых я собирался взять интервью, Джордж стоял одним из первых.

Он идеально воплощал мою основную идею: «бумер-юмор», выросший из инакомыслия и на него ориентированный, всегда конфликтовал с самым мощным оружием официальной Америки – телевидением. По способу рождения это был юмор текста или сцены – концертной, театральной или сцены ночного клуба. Живое выступление, минимум цензуры, часто импровизация, то есть по определению – неповторимость. Полная противоположность развлекательным программам в записи. Чтобы понять, что это, нужно было прийти туда самому.

Как и ряд других видных комиков – Ричард Прайор, Лили Томлин, Стив Мартин – Джордж оставался верен этому принципу, с начала 70-х почти полностью переключившись на живые концерты и появляясь на телевидении, только чтобы «прорекламировать себя». Самое известное его юмористическое эссе «Семь слов, которые нельзя произносить по телевизору» очень точно описывало этот антагонизм, делавший «бумер-юмор» таким привлекательным. Держался он очень стойко – за исключением короткого периода в конце 70-х, когда рисковал стать вторым Джонни Карсоном. К середине 80-х он оставался едва ли не единственным из знаменитых комиков, кто постоянно давал концерты.

Сцена для Джорджа отнюдь не была застоем или стагнацией. Наоборот, неподцензурная свобода живого выступления подталкивала развиваться вширь и вглубь, придавая его монологам такое своеобразие, размах и дьявольскую убедительность. Он оттачивал свое мастерство перед реальными людьми и для них, а не для анонимной пустоты, смотревшей на него из объектива камеры. Он доносил свое видение комического, опираясь на устную речь, жесты, интонации, паузы, ритм, умолчания, приподнятое плечо или бровь – на все те сценические приемы, которые камера обесценивает, искажает или просто упускает. Он покорял миллионы, вербуя преданных сторонников по несколько тысяч зараз. Он усвоил, что смех, как и политика, – это работа на местах. Чтобы понять, кто такой Джордж Карлин, нужно было самому это увидеть.

Он дал мне отличное интервью. Охотнее всех, с кем я беседовал, он рассказывал о своей профессии, о творческой эволюции и сатирическом взгляде на мир. И, что хочется отметить, на сцене и вне сцены он вел себя одинаково. Он был из тех, кто жил тем, что писал и что делал.

Мои интервью даже с такими гигантами «бумер-юмора», как Дик Грегори или Жюль Файффер, длились обычно около часа. С Джорджем мы настолько увлеклись общением, что целую неделю, если не дольше, записывали кассету за кассетой – начиная с его детства на Манхэттене в годы войны и заканчивая фильмом, в котором он только что снялся («Бешеные деньги» с Беттом Мидлером в главной роли). Сорок с лишним лет жизни, уникальные воспоминания.

Идеально для моей книги. Но еще удивительнее было обнаружить, как много у нас общего, – и это после долгих десяти лет работы на совершенно разных участках комедийного фронта. Мы оба выросли среди католиков, оба были одиночками, одержимыми природой комического и его проявлениями. У нас было много общего: сходные предпочтения, идеи, опыт (например, участие в жутких развлекательных шоу 60-х), нам нравились или не нравились одни и те же комики. (Среди окружавших меня многочисленных авторов-юмористов никто не понял бы, какой ужас я испытывал при одном воспоминании о «Шоу Эда Салливана».) На этот раз мы общались не просто как коллеги по цеху. Мы очень сблизились. И очень много смеялись.