Это идиотское занятие – думать

В юморе есть такая штука – правило трех. Три – магическое число. В типичном бородатом анекдоте – герои трех национальностей, тогда как два придурка – это совсем другая история. Три повтора – это смешно, но с каждым новым разом – четвертым, пятым, восьмым, десятым – шансов рассмешить все меньше. Я вывел вспомогательное правило к правилу трех. Назовем его правилом двадцати трех. Если повторять достаточно много раз, о чем бы вы ни говорили, то потом снова становится смешно.

Альбом «Где я храню свое барахло» основан на правиле двадцати трех. Барахло – забавное слово, которое так и хочется повторять. Много-много раз. Поэтому хотя текст был тщательно продуман и скомпонован, он звучал как своего рода заклинание – или одна из тех литаний, которые принято повторять в церкви.

Все, что вам нужно, это место для вашего барахла… вот мое барахло… вот ее барахло… а это будет его барахло… ты присмотри за своим барахлом… Дом – это куча барахла под крышей… место для хранения вашего барахла… можно натащить нового барахла, чтобы барахла стало еще больше… спрячь свое барахло… не хотелось бы, чтобы кто-то спер твое барахло… есть много способов избавиться от барахла… но это ведь МОЕ барахло… у других оно тоже есть… с той разницей, что у них даже не барахло, а дерьмо какое-то… где они только понабирали этого дерьма… мне некуда приткнуть свое барахло…

Альбом представлял собой нечто вроде аудиоверсии «Иллюстрированного Джорджа Карлина» – концертные номера, разбавленные студийными репризами. Наверное, это и побудило нас с Брендой примерно тогда же задуматься о реанимации фильма. Джерри не возражал. Отчасти потому, что не хотел быть новой метлой, которая метет по-новому, мол: «Это фигня, а это вообще отстой». Отчасти потому, что хотел, чтобы я занимался тем, чем мне хочется (или казалось, что хочется).

В Торонто ему удалось заручиться поддержкой Рона Коэна, тамошнего кинопродюсера, и режиссера по имени Боб Шульц. Впрочем, Боб был из тех, у кого обе руки левые, и фильмы он делал такие же. Он заводил речи о «сквозной нити», говорил: «Я вижу тебя на пляже. Ты стоишь на пляже на закате солнца…» Я понимал, что это безнадежно. История повторялась. Опять облом.

Я редко плачу, но в тот вечер, позвонив Бренде, я не мог сдержаться: «Ничего не получается! Это все не то! Полный отстой!» Я отправился в клуб «Як Якс»[223]

, послушал коллег-комиков, накурился травы на лестничной площадке. Потом перезвонил Бренде (она гостила в Дейтоне у родных) и сказал: «Я еду в Дейтон».

Я взял напрокат машину и запасся в дорогу пивом. Выпил я немало, все-таки 580 километров пути. Два раза меня останавливали, но я выкрутился – как-никак знаменитость. В Дейтон я приехал глубокой ночью, заблудился, заехал черт знает куда и чуть не угробил машину к хренам собачьим, провалившись в огромную яму. Мой нос сложился в гармошку. Казалось, конец всем мечтам про кино. Ни носа, ни фильмов.

Но Бог спас меня и на этот раз. Авария произошла в два часа ночи. Я валялся без сознания и истекал кровью. Прибывшие полицейские – как я узнал позже от хорошего копа, который спас мою задницу, – думали подбросить мне кокаин. Дело было в черном квартале, и они собирались представить все так, будто приезжий комик среди ночи искал у черных наркоту.

Факт в том, что в кои-то веки наркотиков у меня как раз не было. Только куча пустых бутылок из-под пива. Хороший коп убеждал их не подставлять меня и таки уговорил. Более того, аварию списали на несчастный случай. Никакого пьяного вождения. Когда меня наконец доставили в больницу, было три часа ночи, а в отделении скорой помощи дежурил пластический хирург! Он фактически спас мне нос. Это была больница Святой Елизаветы, где родилась Бренда. С католическими больницами мне всегда везло.