Это идиотское занятие – думать

Она оказалась между молотом и наковальней. Когда она проходила реабилитацию, у нее обнаружили хронический активный гепатит (сейчас его называют гепатитом С). Печень была в плачевном состоянии. Ей назначили преднизон и предупредили, что жить ей осталось считаные недели. Это лекарство превратило ее жизнь в ад, она стала психотиком, склонным к суициду, у нее развился диабет. Она справилась и с этим, но по итогу гепатит никуда не делся. Ей давали два года жизни. Через девять лет она по-прежнему болела гепатитом С, поэтому химиотерапия и облучение были не лучшим вариантом. Они могли ее убить.

Но… мастэктомия? Ей было всего сорок четыре. Мы позвонили трем разным хирургам и спросили: «Что бы вы посоветовали своей жене?» Все трое ответили – операцию. В итоге ей сделали модифицированную мастэктомию. И это сработало.

Ее мать умерла от рака груди, и Бренда внушила себе, что ее ждет та же участь и она не доживет до пятидесяти (в этом возрасте матери не стало). Но Бренда не умерла, и рецидивов тоже не наблюдалось, хотя, учитывая ее подорванный иммунитет, у врачей были основания для беспокойства. В 1985 году ей сделали реконструктивную операцию, и это тоже был правильный шаг. (Оперировал ее Стивен Хоффман, хирург Майкла Джексона.) Но если вам однажды диагностируют рак, вы так и остаетесь в комнате ожидания. Каждый раз, отправляясь на маммографию, она чувствовала, что Смерть заглядывает ей через плечо.

Бренда прожила еще долго, а вот Мэри мы потеряли. Когда-то я выставил ее за дверь и отправил в Нью-Йорк, но в начале 80-х я пересмотрел свое решение. Она вернулась в Калифорнию, и я поселил ее в Санта-Монике – в пансионат для пожилых людей под названием «Отель Джорджен» на Оушн-авеню. Тихий район, тихое место с видом на океан. Хотя ей было уже хорошо за восемьдесят, претензий у нее не поубавилось, и она без конца жаловалась, что я игнорирую ее и что для нее у меня никогда нет времени. Мэри была верна себе. Хотя, видимо, забыла, что я все еще должен ей пятьдесят два с половиной доллара.

В конце 1983 года она перенесла обширный инсульт и больше не вставала. Мы перевезли ее в дом престарелых с более полным уходом через дорогу от больницы Святого Иоанна. Состояние ее стремительно ухудшалось, и в июне 1984 года в возрасте восьмидесяти семи лет она умерла.

В 1986 году мне сделали вторую ангиопластику. Ангиография показала, что одна из артерий, обойденных вниманием Грюнцига, тоже сужена. Кардиолог из больницы Святого Иоанна, который направлял меня в Университет Эмори, решил провести ангиопластику сам – здесь же, в Санта-Монике. Если во время операции происходит что-нибудь непредвиденное, например, нечаянно рассекают вену, вам сразу делают шунтирование, иначе вы умрете. Специальная бригада всегда наготове. Я не особо волновался – инвазия минимальная, к тому же я через это уже проходил.

А вот Бренде было не по себе, и она оказалась права. Во время операции катетер вошел не в ту артерию и повредил ее. И когда они с Келли сидели под дверью операционной, а в коридоре внезапно поднялся переполох – повсюду врачи, каталки, – они решили, что я умираю. Такое вот дежавю – снова «привет-прощай».

Как бы там ни было, опасность миновала, я в норме, хотя Бренда была уверена, что такими эксцессами врачи сами доведут меня до инфаркта. Мне назначают препараты от закупоривания сосудов, я прохожу весь курс. Через несколько месяцев у меня развивается стенокардия – снова проблемы с артерией, надо что-то делать. Бренда вбила себе в голову, что нужно ехать в Сан-Франциско, к доктору Мейлеру, который в тандеме с Грюнцигом стоял у истоков техники ангиопластики. Мы с ней тогда сильно поссорились: я никак не мог понять, почему нельзя вернуться в больницу Святого Иоанна, на что она возражала: «А почему нельзя обратиться к человеку, который работал с Грюнцигом?» В конце концов я попросил ее записать меня на прием. Мы поехали в Сан-Франциско, и Мейлер сделал мне чудесный вариант ангиопластики с использованием двухбаллонного катетера, позволяющего входить одновременно в два кровеносных сосуда. Это была ангиопластика номер три. И отнюдь не последняя.

Пора было повышать мою политическую грамотность. Я оформил подписку на такие журналы, как «Анархия», «МоДжо», «Ин зис таймс», «Нейшн». Много читал по социологии и социальной истории. Искал статьи разных радикалов в «Виллидж войс» – я выписывал его постоянно, мне нравилось быть в курсе жизни Нью-Йорка. Я знал, что всегда найду там кого-то из ультралевых. Левых не только в духе «Виллидж войс», но и из числа таких скандальных авторов, как Александр Кокберн[230]

. Так я открыл Ноама Хомского[231], Хантера Томпсона[232], Гора Видала[233] – писателей, которым хватало дерзости быть носителями подлинного инакомыслия.