Это моя земля!

Несмотря на строжайший приказ сохранять произошедшее в тайне, уже через час-полтора фотографии всех четырех упокоенных разведчиками (и ими же снятых на мобилы) живых мертвецов были, наверное, на телефоне у каждого солдата и офицера бригады. Ночь прошла весьма напряженно: личный состав обсуждал ситуацию в Москве, спорил до хрипоты о причинах, по которым мертвые вдруг снова стали ходить и возжелали человечинки, и время от времени отстреливал выходящих на посты и позиции бригады мертвецов. Которых с каждым часом становилось все больше. А утром из Софрино пришел совершенно секретный, но благодаря волшебному «солдатскому телеграфу» – мгновенно, еще до объявления, ставший всем известным приказ: забрать у всех солдат срочной службы мобильные телефоны. Большинство офицеров в бригаде – далеко не дураки, и на золотопогонных бестолочей из «Броненосца «Потемкин»» совершенно не похожи. Отлично осознавая, насколько плохо в таких условиях выполнение подобной «указивки» может закончиться, честно в ППД отрапортовали: «Не могем, потому как боимсу». Кондаков из штаба ответил глубокомысленным молчанием. А когда так и не лишенные мобильников бойцы ближе к вечеру стали массово получать нерадостные известия из дома… Блин, подозреваю, что мой «героический подвиг» на крылечке ментобата в Пересвете просто меркнет по фоне того, уже на полном серьезе, без кавычек, подвига, который удалось совершить на Николиной Горе взводным и ротным бригады. Угомонить и утихомирить почти три тысячи перепуганных и чрезвычайно нервных, но при этом отлично вооруженных сопляков – это вам не фунт изюму. Тут, как американцы говорят, balls нужны не просто стальные, а… фиг его знает, титановые, наверное.

В общем, к счастью, обошлось без стрельбы и мордобоя. Смогли договориться по-хорошему. Решение было принято простое: плевать на «национальную илиту», хай сами со своими проблемами разбираются, они ж выше всякого «быдла». Ну а раз так, то – все, слезай – приехали: дальше исключительно своими силами, без помощи «быдла»… А «быдло» – сначала в Софрино, а дальше уже, как в армии говорят, «по личному плану». Переводя на нормальный язык – кто куда хочет и кто как может. Одни – по домам, другие, в основном офицеры и контрактники, а также пацаны из совсем уж далеких от Подмосковья краев, вроде Екатеринбурга или даже Владивостока, – остаются на месте и занимают оборону на базе бригады. Больше всего, как я понял, опасался народ слабо предсказуемой реакции комбрига. Генеральский сын вообще был склонен в нестандартных ситуациях к… как бы это помягче… опрометчивым и несколько поспешным поступкам. Обошлось. По прибытии в Ашукино выяснилось, что полковник Кондаков, как тот Атос в «Трех мушкетерах», внезапно, но очень серьезно прихворнул. На воды в Форж, по понятным причинам, отъехать не смог, но отбыл домой и на связь выходить перестал… Чисто теоретически, конечно, мог Раченков и посыльного к нему отправить, и даже сам пройтись, благо проживал комбриг, как и большинство офицеров, в ДОСе на территории части. Но не стал…

Твою ж маман! И почему это я не удивлен ни капли?! Помнится, в конце ноября девяносто девятого года, буквально за сутки, ну максимум двое до начала штурма Грозного, мсье Кондаков, тогда бывший еще «подполом» и замом командира бригады, тоже скоропостижно простыл и аж на две недели слег, бедняжка, в госпиталь в Моздоке. Зато потом, после исцеления, умудрился развернуться во всю ширину своего полководческого таланта. Именно его «чуткому и доблестному руководству» бригада обязана тем, что список павших в бою солдат и офицеров за один день аж на три десятка фамилий увеличился. Покомандовав таким вот макаром недели полторы, отважный воитель гордо повесил себе на грудь «Мужика» и отбыл из полной опасностей Чечни в спокойное Подмосковье… К огромному облегчению всех, кого он еще не успел сдуру угробить.