Это сказка!

Затем, как иногда бывает в таких случаях, повисла по-настоящему гробовая тишина, безо всякого переносного смысла. Никто не решался выступить первым, пауза затягивалась. Юрка вопрошающе посмотрел на меня. Я пробрался к изголовью Сани и речь полились сама собой, помимо моей воли и каких-либо усилий с моей стороны. Про Саню было говорить легко, не было необходимости ничего придумывать, не нужно было подыскивать слова, они лились сами из глубины моей души. Закончил я свое выступление словами: «Слава Богу за все» и перекрестился. Дочери Сани и Юрка с благодарностью посмотрели на меня. Я поймал взгляд батюшки и понял, что он узнал во мне своего – «инакомыслящего». После меня было уже много выступающих.

Сразу же после похорон мы с Сашкиными дочерьми и Юркой приехали в больничную палату к Тамаре. Было очень поздно, за окном – непроглядная темень. Мы все сидели и долго молчали. Вдруг Тома попросила меня: – Включи… Анну Герман… «Эхо». Я быстро нашел в телефоне песню и включил воспроизведение на полную громкость. Мы, затаив дыхание, слушали этот чудный голос:

– … И даже в краю наползающей тьмы,

За гранью смертельного круга.

       Я знаю, с тобой не расстанемся мы,

Мы память, мы память,

Мы звездная память друг друга…

Слезы лились у всех. Мы плакали, как дети, не стесняясь друг друга…

На следующий день я занялся оформлением попечительства. Я летал из одной организации в другую, собирал кучи всевозможных документов, справок, заверял у нотариусов, у главврача диспансера и т. д. В сборе этих бумажек на различных уровнях мне помогали многочисленные Сашкины друзья, его знакомые и друзья знакомых. Тамара слабой рукой подписывала одну бумажку за другой. Она ушла из жизни в тот день, когда я полностью оформил попечительство. Мы ее похоронили рядышком с Саней. На похоронах у Томы были одни родственники и немного школьных и студенческих друзей. Я разыскал того же самого батюшку и он также сосредоточенно и торжественно отпел рабу Божию Тамару.

На следующий день мы с Юркой улетали. Юрке я сказал, чтоб он взял лишь самое памятное и дорогое для него:

– Одежду возьми только на весенний сезон. В Питере все купим. Ты вон растешь не по дням, а по часам.

В Пулкове нас с Юркой должен был встречать Генка Бояринов, тот самый «питерский интеллигент».

Мы прилетели в 11 часов вечером. В воздухе привычно пахло морской свежестью и весной. Наступил уже месяц март. Генка проворно закинул чемодан и сумки в багажник и повез нас ко мне домой на Фрунзенскую.

Я показал Юрке его комнату. Раньше там жил мой младший сын Стас. С тех пор как он женился и стал жить отдельно от нас, в ней почти ничего не поменялось. Неверно, не от нас. Он уехал от меня. Аннушка к тому времени умерла. Опять неверно. Она переселилась в другой мир в результате обширного инфаркта три года тому назад. И я остался один. Да, что ж такое?! Опять неверно. Человек, любой человек, никогда и нигде не остается один. Другое дело, что он может чувствовать себя одиноким. Чувствовал ли я себя одиноким? Нет. Во-первых, я знал, что я не один, во-вторых, у меня – трое детей и все здесь в Питере, у меня – двое внуков и две внучки – Сашка, Мишка, Анюта и Тамара; все родные до боли имена. Средний сын мой Володька поначалу почти полгода каждый вечер заскакивал ко мне, он рядом со мной через один дом живет, да и другие дети и внуки не забывают меня.

Итак, в комнате, где жил Стасерман (так иногда его дразнили мои старшие детки), находились: длинный и широкий письменный стол, компьютер, кровать, шкафы, настенный турник, цифровое пианино и даже, сохранилась клетка, в которой раньше обитал всеми любимый джунгарский хомячок по кличке граф Сяпэрский. Стас закончил музыкальное училище и сейчас служит в оркестре (словосочетание «работает в оркестре» звучит дико); по воскресным дням он часто поет на клиросе в одном из известных храмов Петербурга. Я часто бываю там – иногда один, иногда с детьми и внуками.

– Вот твой кубрик. Располагайся, тебе здесь все знакомо.

– Угу. Я – спать, – буркнул устало Юрка.

Мы с Генкой пошли на кухню. Генка быстро достал из своей сумки три!! бутылки водки.

– Геннадий, Вы шо?! – воскликнул я.

– Это ж, за Саню! – убедительно и веско произнес Генка. И я решил, что не стоит возражать и как-то влиять на предстоящий процесс…

Последнюю третью бутылку мы пили молча и уже не закусывали. Генка очень медленно и сосредоточенно наливал очередную рюмку и мы, не говоря ни слова, опрокидывали водку к себе во внутрь. Мы оба вырубились около пяти часов утра, заснув прямо за столом.

Проснулись мы от запаха и шипящих звуков, приготовляемой яичницы. У плиты возился Юрка, на столе было все убрано, оставалось чуть больше трети недопитой водки и две чистые рюмки. Мы с Генкой опрокинули по одной, закусили яичницей и Генка выскочил в коридор.

– Я – на работу. Машину заберу вечером, – крикнул он, надеваясь на ходу.

– Вечером. Только завтра, – сказал я, помахивая ключом зажигания от его машины.

Генка не стал возражать, его ответом был стук быстро спускающихся ботинок по лестнице.