Это случилось в тайге (сборник повестей)

— Ну… дело не в возрасте. Если я и не старше тебя, то все равно умнее, женщины всегда раньше умнеют. А Сергей Сергеевич небезосновательно считает тебя олухом, мой милый, но олухом несколько своеобразным. Я понимаю, что это может не нравиться…

— Ничего, валяй! — сказал Генка, ему нравился "мой милый".

— Но это вполне соответствует действительности. Начитавшись всяких "Морских волков", которых вы даже мне предлагали, сэр, вы возжаждали быть мужчиной с большой буквы и противостоять всем и всему на свете, как вот этот утес. — Показав кивком головы на скалу у начала шиверы, Эля неожиданно переменила тон: — Геночка, ей-богу, нельзя противостоять здравому и полезному. Смешно и дико. Таких людей раньше называли варварами.

— Ну и что?

— Ну и — не будь варваром. Ладно?

— Ладно, — улыбнулся Генка.

Эля посмотрела без улыбки.

— Знаешь, я не шучу! Ведь ты славный парень, даже Михаил Венедиктович говорит это, и тем не менее…

— Привязался он к этим самоловам, как паут к сохатому, — отмахнулся Генка. — Браконьерство! Рыбнадзор и тот говорит, что глупо запрещать самоловы, если поплавнями — это сети такие, в три стени, — ловить можно. Видела бы ты, какую стерлядь в рыбзаводе сдают — кошке на один зуб! Вот тебе и законы по охране природы! Браконьерство! — морща нос, подразнился Генка. — Здоровое и полезное!

Эля пожала плечиками.

— Не знаю. Об этом тебе следует поговорить с нашими сверхдобропорядочными и всеведущими мужчинами, как называет их Вера Николаевна. Еще тебе следует открыть две банки тушенки, а мне — сварить суп. Так что давай пойдем. Ну-ка, вставай и протяни мне руку, таежный медведь! Чалдон! Бродяга с Сахалина! Ну?

Но встала она первой, пренебрежительно махнув рукой в его сторону и скривив губы:

— Эх ты, кав-валер!..

Бежал бродяга с СахалинаЗвериной узкою тропой,—

неожиданно запела она звонко и чисто, а оборвав песню, грустно покачала головой. — Соскучилась я по музыке, Генка! По роялю! Но, увы, про таких, как ты и твой Шкурихин, Редиард Киплинг сказал, что "рояль не завернешь с собою в путь". Он предлагал банджо, но я предпочла бы аккордеон.

— Придем, я тебе поймаю в эфире музыку.

— Не то… Я сама хочу, пальцы хотят, — ребячьим, жалобным голоском проплакала девушка.

Дома подвыпивший Матвей Федорович последними словами изругал сына, что шалается невесть где, когда добрые люди гребут сено.

— Грабли на тебе обломать! — пригрозил он.

Генка искренне заулыбался, представив себе, как батя попробует ломать на его спине грабли и что получится из этого, но сгребать сено отправился без ропота. Мать, задолго до него пришедшая на покос, успела уже собрать половину кошенины в валки.

— Не ко времю женихаться надумал! — упрекнула даже она, отмахиваясь от слепней.

— В тайгу я ходил, удилище искать, — соврал Генка. — В листвяжник, что за Петькиным покосом.

— Поди-кось, не видела я, куда ты ходил! И с кем! Думаешь, шибко ты ей нужон, москвичке-то? Зазря походишь вокруг да около: ее, поди, сразу видать. Кабыть еще свои девки у нас перевелись…

Чтобы не слушать воркотню матери, он ушел на дальний конец елани: скучно было слушать, да и о чем говорить с ней? С ней, или с отцом, или с Петькой? Не о чем! Он был уверен, что сегодня впервые говорил с Элей об очень многом и о чем-то очень интересном, хотя о чем именно, не помнил. Говорить Эля может здорово, не хуже Михаила Венедиктовича — как по книге читает. А вот он, Генка Дьяконов, только про моторы да про речные суда, и то нескладно. Потому что живет, верно что, как медведь, и думает только, как бы от Петьки не отстать, не добыть меньше. Как будто в этом вся жизнь. Конечно, права мать: очень он нужен Эле такой! Куда там!

Это он лицемерил. Сам себе.

5

Петр, лежа грудью на корме, перебираясь руками по тугой "хребтине", проверял перемет. Генка думал о том, что, конечно, можно и не заниматься самоловами, и так прожить можно. Но ведь он не один, отцу с матерью обидно же будет, что у Шкурихиных красная рыба на столе, а Дьяконовы сорогу должны есть. Или старику на одной ноге надо ворочаться с трехпудовыми якорями переметов? Да и Петро по всей реке раззвонит, что Генка какого-то Кондратьева испугался.

— Может, разрешат переметами рыбачить, как думаешь? — спросил он Петра.

— Рыбзаводским и по договорам могут вполне разрешить. Пора поумнеть начальству, не переводить поплавнями молодь! — кивнул тот. — Нам-то один черт не разрешат. Нас все одно шерстить будут.

Генка зло сплюнул в воду, помрачнел. Такое разрешение не было выходом из положения. Не хочет он мельчить, изворачиваться, как все договорники: сдавать окуней да сорогу, а добрую рыбу для себя прятать. Не в его характере это. В его характере… Тьфу, что он ломает голову? Ведь еще вчера нашел выход и все решил!

— Пусть как хотят, — оказал он. — Я последнее лето рыбачу: осенью в техникум подаюсь.

— Ты же этой осенью не собирался? Говорил, что погуляешь, пока не заберут в армию?