Это трава

Я остановился рядом с «Капитаном». Это был пожилой человек с подстриженной бородкой, обычно стоявший навытяжку, словно по команде «смирно». На нем был синий костюм из дешевой саржи, пиджак с небольшими лацканами украшал длинный ряд медных пуговиц. Этот старомодный костюм он тщательно хранил с давних пор. «Капитан» имел обыкновение каждый вечер прохаживаться по тротуару на углу Берк-стрит и Рассел-стрит и выкрикивать слова морской команды, чувствуя себя, по-видимому, на мостике. Со мной он всегда говорил о море и о кораблях, и я многое от него узнал.

Сегодня вечером он прошелся со мной по Берк-стрит, но когда я повернул в направлении Суонстон-стрит, откуда доносились шум драки и крики, он остановился.

— Надвигается буря! — произнес он напыщенным тоном, театрально взмахнув рукой. — Да, парень, ветер крепчает, надо держать курс на гавань.

Он поднял голову и крикнул прохожим.

— Бросайте якорь, — и, обращаясь ко мне, произнес тихо: — Спокойной ночи, паренек.

— Спокойной ночи, капитан.

Он ушел, а я прислонился к витрине, чтобы меня не сбили с ног бегущие мимо люди; один из них подхватил на ходу встречную девушку и закружил ее с такой силой, что она не сразу обрела равновесие, став на ноги. «О боже», воскликнула она, поравнявшись со мной. На лице ее застыли испуг и изумление.

— Скорей бегите домой, — посоветовал я ей.

— Я и пытаюсь это сделать, — сказала она и сердито добавила: — Вот ведь скоты!

На мостовой парни и девушки принялись петь и танцевать. Девушки перелетали от одного парня к другому. Парни бесстыдно хватали их и кружили, так что юбки взлетали чуть ли не до пояса. Некоторые пронзительно, истерически визжали.

На улице была сильная давка, и я боялся, что меня собьют с ног. Отойдя в сторону, я прислонился к телефонной будке и стал наблюдать за происходящим. В будке стояла женщина средних лет с острым носом и завитыми волосами и тараторила в трубку.

— Тут очень душно, — говорила она, — в будке прямо дышать нечем… Да, да… А что, Роберт уже приехал? Да, да… Это уж всегда так — уедет на несколько дней, а кажется, что прошла целая вечность. — Она подергала за крючок и продолжала: — Так шумно на улице… Вот теперь лучше слышно. Так я говорю: кажется, что прошла целая вечность… Да, да, тут шумят какие-то пьяницы. Невежи… Это просто ужасно… Куда мы только идем… В саду у нас прекрасно. А ведь там была свалка, помните… Мы и сейчас находим старые жестянки. Но Том говорит, что мы не даром потрудились, окупится вдвойне… Да, я так думаю… А как мальчуган?.. Замечательно… А как родители ваши, здоровы?.. Чудесно… Как приятно, что они так хорошо сохранились… И в такие преклонные годы… Как Эдит? Великолепно… Учитель в ней души не чает… Сейчас у нее экзамены. Она сдала уже два — один на отлично… Но вообще с ней нелегко. Она в таком возрасте, когда родителям ничего не говорят… Да, я знаю… Что?!! Не может быть!.. Ну я выбью это у ней из головы… будьте уверены.

Поблизости от телефонной будки завязалась драка.

Послышалась брань мужчин. Визгливый женский голос тоже выкрикивал ругательства.

Я вернулся в пансион и задержался в гостиной поговорить с мистером Гулливером.

— В городе ожидаются беспорядки, — сказал он. — Посидите несколько вечеров дома, нам не хотелось бы, чтобы с вами что-нибудь случилось. Ведь вас так легко сбить с ног в давке.

И все же на следующий вечер я снова отправился в город; мне хотелось своими глазами увидеть все, что творилось там. Хотя многие трамвайные маршруты и железнодорожные линии не работали, улицы были полны народа. Только это была не обычная толпа, в которой преобладала театральная публика и запоздавшие покупатели. Теперь большинство составляли праздные зеваки, явившиеся из городских предместий поглазеть на город, оказавшийся во власти анархии. Особенно влекло их туда, откуда доносились шум и крики, возвещая о драке. Они говорили, перебивая друг друга, спеша поделиться слухами. «Кажется, сейчас будут громить магазин Майера».

Многие, с кем я встречался в этот вечер, выражали разочарование по поводу того, что ничего страшного не происходит.

В толпе, грубо расталкивая встречных, шныряли решительного вида люди это были представители мельбурнского «дна», считавшие себя в эту ночь хозяевами города.

Власти, предвидя всякого рода беспорядки, начали поспешно вербовать желающих в специальные отряды констеблей. Среди добровольцев было немало фермеров и молодых коммерсантов, не имевших представления о причинах забастовки.

Я разговаривал с портовым рабочим, когда на Суонстон-стрит вступил отряд таких добровольцев; они сжимали дубинки и бросали настороженные взгляды на враждебно настроенную толпу. Раздались брань и улюлюканье; добровольцы, видя враждебность толпы, смущенно переглядывались, иные из них вздрагивали и ежились, когда им в лицо бросали презрительное слово: скэб[7].