Это трава

В двадцатые годы Мельбурн очертя голову веселился, стремясь забыть лишения военного времени. Дни домашних вечеринок и пения под аккомпанемент рояля миновали, и молоденькие девушки, ускользнув из-под надзора бабушек и тетушек и проникнувшись духом времени, безудержно отдавались новому увлечению — танцам. Джаз покорял мир, фокстрот пришел на смену вальсу, в городе и пригородах одна за другой открывались новые танцевальные залы.

Самозванные учителя танцев открывали танцклассы, где молодежь, а также мужчины и дамы средних лет в повальном увлечении робко шаркали по паркету под звуки «Старина джаз» и «Суони», не отрывая глаз от своих заплетающихся ног.

Музыкальные комедии шли с аншлагом. Глэдис Монкриф и Мод Фэйн стали кумирами фабричных девчонок, видевших в них живое воплощение всего романтического и блистательного; их поклонницы — так называемые «девушки с галерки» стали создавать в честь своих кумиров специальные клубы; на каждой премьере с участием этих актрис они скупали целые ряды на самой верхотуре и, сидя там, бешено им аплодировали.

Бокс, которым заправлял Джон Рен, переживал полосу расцвета. Стадион не мог вместить всех желающих; целые толпы штурмовали окованные сталью ворота, воздвигнутые взамен деревянных, которые однажды нетерпеливые зрители разбили топорами. Афиши возвещали, что чемпион Австралии Берт Спарго — лучший в мире боксер в весе пера, и зрители, заполнявшие мельбурнский стадион, верили этому.

Затем появился Билли Грайм; встреча за встречей он одерживал победу над былым фаворитом, чья звезда медленно, но верно закатывалась, изрядно обогащая при этом владельцев стадиона.

Увлечение боксом сменилось увлечением классической борьбой. В Австралию начали прибывать из-за океана талантливые артисты — они великолепно играли свою роль перед взволнованными зрителями, и те верили, что искаженное болью лицо борца, в мнимом отчаянии колотящего кулаком по коврику, и в самом деле выражает муку и беспомощность.

Приподнятая атмосфера, царившая в местах развлечений, выплескивалась и на улицы. Праздничное волнение царившее за увитыми гирляндами мигающих электрических лампочек входами театров, стадионов и дансинге проникало наружу, и улицы города оказывались захлестнутыми безудержным весельем.

Мельбурнцы, распаляемые газетами, которые быстро научились раздувать это нервное напряжение, уже не довольствовались семейным уютом, а искали развлечений вне дома. Они сделались жертвами рекламы, пропагандировавшей ценности, которые были враждебны культуре, вере в высокие идеалы.

«Главное, не скупитесь — и вам обеспечена богатая, полнокровная жизнь, на которую дают нам право жертвы, понесенные в войне за свободу, в войне, которая велась я ради того, чтобы раз и навсегда покончить со всеми войнами» — таково было их кредо.

Охватившая страну лихорадка не миновала и меня. Каждый вечер улица звала меня, подобно тому как дансинги и театры манили моих ровесников. Я не искал знакомства с девушками, как поступил бы на моем месте я любой нормальный юноша. Я воспринял как непреложный факт, что ни одна девушка не может полюбить калеку.

Желание стать богатыми, раскатывать в автомобилях, появляется иногда и у бедняков, но они знают, что это пустые мечты, и обращаются к насущным вопросам. Невозможность разбогатеть не волнует их. Так же было и со мной, когда я видел молодых людей, отправляющихся с девушками в театр или на танцы. Я думал, — что ж, они богаты, а я беден.

Я отдался тем радостям жизни, которые были мне доступны. Я слушал, наблюдал, писал. Что мне больше оставалось? — ведь я еще был очень молод. Как бы то ни было в этом я нашел выход своим желаниям. Я ничего не читал: у меня не было денег на покупку книг, но сама жизнь стала для меня книгой, и я жадно читал ее, не вполне понимая содержание, но запоминая все до последнего слова навсегда.

Мои уличные знакомые интересовались боксом, футболом и скачками. Стал интересоваться ими и я. Надо было иметь хоть какое-то представление об этих видах спорта, иначе со многими не о чем было говорить. Я прочитывал в газетах все, что относилось к схваткам Спарго и Грайма, к розыгрышу Мельбурнского кубка, к футбольным матчам — сначала я читал только для того, чтобы быть в курсе дела и поддерживать разговор на эти темы, но постепенно спортивные состязания пробудили во мне настоящий, живой интерес.

Однако была еще одна причина, почему я так заинтересовался боксом.

Во время моих блужданий по городу я как-то набрел на торговца пирожками, стоявшего со своей тележкой на углу Элизабет-стрит и Флиндерс-стрит. Запряженный в тележку пони, худой с пролысинами на тех местах, где выпирали кости, спокойно стоял и жевал, опустив голову в торбу; время от времени он встряхивал резким движением головы торбу, чтобы добыть просыпавшийся на дно овес. Стоял пони на трех ногах, давая отдохнуть четвертой. Ни звон трамвая, ни шум, ни крики не привлекали его внимания. Это был городской пони; вероятно, оп никогда не изведал радости пастись на лугу.