Этот долгий полярный день (Страницы из североморского дневника)

— Акустик слышал далекий шум винтов, но не был уверен, что это караван. У меня положение такое, что надо идти на зарядку... Решили подождать. Слушали море... Потом всплыл под перископ. Из дымки, кабельтовых в двадцати пяти, выполз транспорт. Даже не транспорт, наверное грузо-пассажирский пароход. Громадина, красивый, с высоким бортом, надстройками. Я лег на курс атаки. Во всех отсеках два взрыва слышали. Посмотрел — горит, погружается. После этого дал ходу — и в базу...

Головко слушал внимательно и о чем-то думал. Когда Фисанович кончил свой рассказ, он спросил:

— С какой дистанции атаковали?

— Восемь кабельтовых.

— Угол встречи?

— Сто пять — сто десять градусов...

— Какой ход имел транспорт?

— Приблизительно восемь узлов.

Головко вынул из кармана записную книжку, нашел нужные строки и сказал обрадованно:

— Все совпадает. Самолет-разведчик наблюдал и даже сфотографировал горящий транспорт. Еще раз поздравляю и прошу завтра в десять ноль-ноль на доклад на Военный совет.

Командующий ушел. Все сразу почувствовали себя свободнее, Фисанович заметил в толпе письмоносца и поспешил к нему:

— Мне есть что-нибудь?

— Никак нет. Харьков-то еще не освобожден, — растерянно ответил краснофлотец, перебирая пальцами плотную стопку писем.

Фисанович поник головой и молча отошел в сторону, Никто в эту минуту не осмелился к нему подойти, он оставался наедине со своими грустными мыслями.

В тот вечер мы засиделись у комиссара Табенкина. Час был уже поздний, и он вышел нас проводить. Возле одной двери, откуда пробивалась полоса света, он остановился, постучал. Дверь распахнулась, мы увидели знакомую фигурку.

— Ты что, Зорька, не спишь? — спросил Табенкин.

Оказывается, так друзья прозвали Фисановича, что очень шло к его юношеской внешности. Даже высокий лоб и умные выразительные глаза не делали его старше.

— Так ты почему не спишь? — повторил Табенкин.

— Время детское, — ответил Фисанович и, улыбнувшись, добавил: — Мне из Москвы целый мешок книг привезли, надо разобраться, а тут еще других дел накопилось. Вот письмо пионерам сочиняю.

Фисанович жестом руки пригласил пройти, подвел к кушетке, на которой стоял большой ящик, и принялся выкладывать из него мешочки с деревенским печеньем, расшитые шелком кисеты, тетради, бумагу, конверты.

— Смотрите, какое богатство! Что может быть дороже такого подарка? Болтались мы целую неделю, пока нашли конвой. Штормило черт знает как. Нервы у людей на пределе. А пришли — и такая радость. Это для нас награда, да еще какая!.. Вот и я решил написать ребятам маленькое письмо, а получается целый доклад о подводной войне.

— Ты письмом увлекся, а другие командиры историю лодок пишут, — заметил Табенкин.

— История лодки у меня давно готова.

Фисанович вынул папку с рукописью, отпечатанной на машинке. На заглавном листе значилось: «История Краснознаменной подводной лодки М-172». Это были описания походов и побед, одержанных экипажем «малютки», начиная с дерзкого прорыва в Петсамо.

Особенно подробно рассказывалось о петсамских событиях. Эпиграфом к этой главе Фисанович избрал строки из старинной «Застольной»: «Миледи смерть, мы просим вас за дверью обождать». Эта фраза не случайно понравилась Фисановичу. Иронически-презрительное отношение к опасности и смерти было свойственно его натуре.

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы читатель яснее представил и личность автора, и то, над чем он работал. Фисанович точно задался целью доказать, что даже такая небольшая история совсем маленького корабля может вызвать интерес у любого читателя. Ему хотелось написать интересную, правдивую историю лодки и ее экипажа, а не только сообщить какие-то сухие факты. Рукопись начиналась такими словами: