Эвакуатор

– Ну да. Дочь русского генерала и тифлисской красавицы. Была такая Мэри Галаташвили, любимица всего Тифлиса. Теперь она уже двадцать лет как жена генерала Касаткина. Сын Александр, дочка Софико.

– Она виртуоз?

– Почему сразу? Ей пятнадцать лет.

– «Метель» – сложный этюд. Его Кисин играл в этом возрасте.

– Да? Просто я других не знаю.

– Ну, пусть виртуоз. Так даже интересней.

– Карл Иваныч хотел в очередной раз прервать Софико после особенно грубой ошибки, но пожалел девушку. Он окончательно понял, что ей не до того, нахмурил седые брови, поджал седые губы…

– Сильно сказано, сильно.

– Катька, ты дура. Ты вечно думаешь о неприличном.

– Почему? Я просто представила.

– Поджал лиловые старческие губы и собрал ноты. «Фам теперь не то того, София Георгиевна, – сказал старик с затаенной горькой обидой. – Та и уроки наши скоро окончатся навсегда, не будем омрачать прощание. Старый Карл Иванович больше не нужен вам, вы станете замужней женщиной»…

– Карл Иваныч! – воскликнула Катька, состроив самую умильную рожу. – Старый, добрый Карл Иваныч! Поймите, у каждой девушки только раз бывает помолвка…

– Та, та, – сказал Игорь, мрачно кивая. – Mädchen… Verlobung

… Уже какой тут может быть старый Лист, старый Карл Иваныч… Ну, прощайте, дитя мое. В четверг у нас последнее занятие, и я готовлю вам сюрприз… да, eine Überraschung! Теперь же мне пора. – И Карл Иваныч, морщась от подагрических болей, поспешил на первый этаж, где княгиня Мэри отдавала поварам очередные распоряжения.

– То есть помолвка уже назначена?

– К настоящей тифлисской помолвке готовятся за неделю. Там одних цыплят знаешь сколько замариновать? И сколько они еще маринуются до кондиции? Касаткины не могут ударить в грязь лицом. На свадьбе будет весь Тифлис. Девочку выдают за князя Дадиани.

Принесли сациви, Игорь начал есть, и Катька вспомнила, как он ел тогда – рассеянно и без всякой охоты. Теперь появилась какая-то жадность. Плохо будет, если он испортится к старости. Все вокруг портилось очень быстро, и ей приятно было думать, что он там у себя, непонятно где (весть о его отъезде дошла до нее с полугодовым опозданием), остался хорошим. Она никогда не думала о нем со злостью, никогда, кроме разве что самых первых месяцев, когда иначе было попросту не выжить: прижечь, залить спиртом, засыпать пеплом. Теперь, собственно, уже и шрама не было видно – или, правду сказать, был один шрам во всю душу, не только от Игоря, вообще от всего.

– Князь Дадиани, – сказала она рассеянно, как ожидающая свадьбы Софико, – то есть Тимур Дадиани – главный художник «Семьи», такой был издательский дом.

– Да, – сказал Игорь, – я знаю.

– А возьми вина все-таки.

Словно прочитав ее мысли, к ним подскочил молоденький официант, принял заказ и так же экзальтированно умчался: в «Тбилисском дворе» старательно стилизовались под правильный тифлисский ресторан времен Софико Касаткиной.

– Ладно, – легко согласился Игорь, – пускай он будет князь Тавиани.

– Да-да. Третий брат Тавиани. Двое кино снимают, а третий дурак.

– Но согласись, звучит. Князь Тавиани.

– Да по мне хоть Иванишвили. Хоть Киндзмараули.

– Ну вот. Карл Иваныч, робко кланяясь, вошел к Мэри Касаткиной, урожденной Галаташвили, женщине под сорок, но все еще прелестной, хотя и несколько бледной. У нее, знаешь, частые истерики, мигрени, и тогда весь дом ходит на цыпочках.

– Прекрасно. Я этот тип знаю. Еще не забудь, она нюхает соли.

– Ты сама такая будешь. Сорок лет, прелестная, с мигренями.

– Вот уж нет. Я не могу себе позволить мигрени, у меня нет прислуги и поваров. И никто не будет ходить на цыпочках.

– Госпожа Касаткина, – говорит Карл Иваныч робко, непрерывно кланяясь и словно с трудом решаясь высказать главное. – Я должен вас просить об огромном одолжении.

– Карл Иваныч, вам заплатят столько, сколько вы скажете, – пообещала Катька.

– Нет, нет. Я прошу не об этом. Мне таже и фофсе не нато никаких тенех. Но я, – Карл Иваныч глубоко вздыхает и наконец ныряет в свое ужасное предложение, – я умоляю фас отменить эту помолвку или по крайней мере отлошить ее.

– Ах, Карл Иваныч, – сказала Катька томно и принялась тереть правый висок. – Я так ужасно занята со всеми этими приготовлениями, что ничего не понимаю, что вы такое говорите. И вы еще так тихо говорите, а в саду так ужасно кричат эти ужасные птицы…

Все-таки ей приятно было играть с ним, это было приятней всего, что ей приходилось делать, и она так давно не делала этого. А больше этого не умел делать никто. И опять она не знала, чем все кончится.

– Госпоша Касаткина, – повторил Карл Иваныч с усилившимся от волнения акцентом. – Я прошу, я умоляю фас. Я никокта нитшево не скашу просто так. Но вы толшны понять. Речь о судьбе вашей точери. Огромная опасность. Отлошите свадьбу. Я представлю все доказательства, все, что восмошно.