Евангелие от Палача

– Доложите, пожалуйста, нам интересно знать: почему у вас зек небритый? Ананко от неожиданности заерзал и неуверенно пробормотал:

– Как бы на него разрешение было… согласно его духовному званию. – Это вы что еще выдумываете? – подступил к нему Лютостанский. – От кого это разрешение такое? Существует общий нерушимый порядок – зек должен быть санитарно-гигиенически чист, побрит и помыт. Сегодня же побрейте ему бороду.

Ананко подтянулся почти до стойки «смирно» и отрапортовал:

– Слушаюсь! Будет исполнено… Наннос покосил выпуклым глазом на Лютостанского и ничего не сказал, хотя явно понял, что тот ему уготовил. Собственно, ничего страшного, ни боли, ни страдания, просто порядок надо соблюдать! Цадик, которого обрили, – это вещь особенная, вроде ощипанного догола орла. Дед со своим несчастно-горделивым видом изображал, будто не понимает по-русски или не хочет с нами разговаривать. Я заметил Ананко, что, возможно, не надо брить заключенного, если он действительно является духовным лицом. Надо только выяснить, насколько он готов подтвердить это свое состояние. Наннос и бровью не повел, он не хотел клевать на легкую приманку. Тогда я приказал Лютостанскому. – Владислав Ипполитович, объясните, в чем существо нашего вопроса заключенному Нанносу. Лютостанский, расхаживая по кабинету оперчасти и обращаясь не только к Нанносу, но и к нам ко всем, подробно рассказал о чудовищном преступлении, совершенном евреями против всего нашего народа, Родины и лично товарища Сталина. И пояснил проистекающие отсюда неизбежные последствия для этого злонравного народца. После чего предложил Нанносу объявить всем своим соплеменникам о необходимости под его знаменами добровольно отправиться на поселение в Биробиджан, Наннос слушал его по-прежнему безучастно, не глядя на него, не реагируя. – Спросите его по-еврейски – он понял, что ему говорят? – велел я Мерзону. Мерзон быстро проклекотал что-то, обращаясь к Нанносу, я вычленил из этого рокочущего потока слов обращение «рабби». Это и Лютостанский, видимо, заметил, потому что он глумливо выкрикнул:

– Мы – не рабы, мы – рабби. Наннос кивнул и что-то коротко сказал Мерзону. Тот повернулся ко мне:

– Наннос понял, что ему объяснил Владислав Ипполитович. – И что? – поинтересовался я. – Он хочет подумать или готов дать ответ сразу? Мерзон перевел. Наннос не спеша, внятно и медленно проговорил гортанную фразу. Мерзон объяснил:

– Ему не о чем думать, он готов ответить вам немедленно. Я кивнул, и Наннос что-то долго говорил Мерзону, после чего тот, запинаясь и испуганно отводя от меня глаза, продекламировал:

– Вы хотите убть евреев… Не вы первые в этой истории… К сожалению, боюсь, и не вы последние… Но все, кто пытался за эти три тысячи лет убить евреев, никогда не думали о том, что живой народ нельзя умертвить, пока он не захочет сам умереть… Народы умирают, только выполнив свою функцию… Евреи смогут умереть, только дав миру новый Божий закон, слив землю людей с нашими далекими праотцами… После того как великую благодать и мудрость принесет Мессия… – Пусть он здесь не разводит свое дурацкое мракобесие, – сказал Лютостанский. – Ему предложена четкая программа: или он согласен с ней, или подохнет сегодня же, как собака! Потом он повернулся ко мне за сочувствием:

– Павел Егорыч, подумать только: народ наглецов! Это же ведь у них написано, что Бог им сказал: «Вас одних я признал из всех племен земли и взыщу Я с вас за все грехи ваши». Может, это он нам поручил взыскать за все грехи? – развеселился Лютостанский. Я был не уверен, что Мерзон переводит все, как надо, и переспросил его:

– Ну-ка, осведомись еще раз у Нанноса – он все понял, что ему сказали? Мерзон быстро заговорил с цадиком и через мгновение повернулся ко мне, растерянно-разводя руками:

– Зек сказал, что царь Соломон понимал язык сумасшедших… Мне было жалко смотреть на Мерзона. Он стоял рядом со мной, и мне казалось, что от плющащего и давящего его напряжения он источает острый запах ацетона. – Мерзон, скажи раввину, что, если он откажется от нашего предложения, евреи будут все равно депортированы силой и он станет виновником неизбежной гибели и страданий очень многих людей. Понимает ли он, какую берет на себя ответственность?

Выдержка изменила раввину, и он, не дожидаясь мерзоновского перевода, сказал гортанно, с акцентом, но очень ясно:

– Я понимаю… К сожалению, это вы не понимаете, что когда я предстану на суде перед Великим Господином, то он не будет меня упрекать за то, что в этой жизни я не стал Моисеем. Он будет меня упрекать за то, что я не захотел стать рабби Элиэйзером… Вмешался Лютостанский: