Евангелие от Палача

Майка сидела на подлокотнике кресла, мотала ногой и смотрела на меня. Она любит сидеть на подлокотнике кресла. Ей так нравится. Как мне когда-то. В исчезнувшем навсегда доме ее деда. – Как ты можешь и жить с этим животным? – спросила она с любопытством.

– А я с ней не живу.

– То есть?

– Я с ней умираю.

Хоть и смотрел я на кофе, но по едва слышному хмыканью понял, что взял рановато слишком высокую, драматически жалобную ноту. Это надо было отнести в разговоре подальше, туда, где пойдет тема конца: «Мне осталось так мало, прошу тебя, не торопись, не подгоняй меня к краю ямы, все и так произойдет скоро…»

– Выпить хочешь? – предложил я.

– Мне еще рановато. Я не завтракала.

– А я пригублю маленько. Что-то нервы ни к черту…

– Я уж вижу, – ухмыльнулась она. – Ты теперь с утра насасываешься?

– Нет, это меня со вчерашних дрожжей водит.

Вспухла, толстыми буграми поднялась коричневая пенка в кофейничке. Загасил я спиртовку, налил кофе в чашки и плеснул в стакан из полбутылки виски – крепко приложился я к ней в ванной. Тут зазвонил телефон. Мой верный друг, надежная Актиния, Цезарь Соленый:

– Ты куда пропал вчера? Мы еще так загуляли потом! Голова, конечно, трещит, но гулянка получилась невероятная… А ты куда делся?

Куда я делся? Погнался за Истопником и попал к Штукатуру? Как это ему по телефону расскажешь?

– Да так уж получилось… – промямлил я и, хоть все во мне противилось этому, спросил его вроде бы безразлично, а сам на Майку косился: – Слушай, а кто это… такой… был вчера за столом?

– Какой – такой? – удивился он. – У нас? Ты кого имеешь в виду?

– Ну… такой… знаешь, белесый… тощий… Как это?… Бедный…

Мне очень мешала Майка – ну как при ней объяснить про Истопника? И чего вообще там объяснять? Противная жуликоватая Актиния делает вид, что это не он вчера вместе со всеми пялился на мои руки, будто бы залитые кровью! – Слушай, друг, я чего-то не пойму, про кого ты говоришь…

– Не поймешь?! – с яростью переспросил я. И неожиданно для самого себя заорал в трубку: – Истопник! Я имею в виду Истопника, которого кто-то привел к нам за стол… И только проорав все это, я сообразил, что впервые вслух произнес его имя. Или должность. Или звание. И от этого он как бы материализовался и окончательно стал реальной угрозой. ИСТОПНИКУ ТРЕБУЕТСЯ МЕСЯЦ…

Майка смотрела на меня с интересом, посмеивалась, болтала ногой, прихлебывала кофе, сидя на подлокотнике. Вот это у нас фамильное – сидеть в решительные минуты на подлокотниках. Легче соскочить, легче вступить в игру.

Цезарь на том конце провода промычал что-то невразумительное, потом раздумчиво сказал:

– Знаешь, одно из двух: или ты вчера в лоскуты нарезался, или уже с утра пьяный-складной. Какой еще истопник? О ком ты говоришь?

– В которого я плюнул. И выгнал из-за стола. Теперь ты вспоминаешь, о ком я говорю?

Цезарь посипел в трубку, потом осторожно предложил:

– Если тебе надо перед Мариной какой-то номер исполнить, говори, а я здесь буду изображать собеседника. Ты ведь это для нее говоришь? Я тебя правильно понял?

– Ты идиот! Тебя мать родила на бегу и шмякнула башкой об асфальт! Сотый еврей! Ты дважды выродок: еврей-дурак да еще еврей-пьяница! Что ты несешь? При чем здесь Марина? Ты что, не помнишь вчерашнего скандала?

Актиния долго взволнованно дышал, потом в голосе у него послышалось одновременно беспокойство и сострадание:

– Старик, ты чего-то не того… Может, перебрал маленько?… Вчера никакого скандала не было… Может быть, ты на что-то обиделся? Все шутили, веселились… А ты вдруг встал и ушел…

– Сам иди – в задницу! – и бросил трубку.

Он сошел с ума. Как это можно было не заметить Истопника? Как можно было не слышать скандала? Ничего себе – пошутили, повеселились!

– Хорошо, душевно поговорили, – засмеялась Майка.

– Ага, поговорили, – вяло кивнул я. А может, мне помстилось? И действительно никакого Истопника не было? Может быть, галлюцинация?

– Я выхожу замуж. – без всякого перехода сообщила Майка. – Тебе, наверное, жена сообщила?

– Сообщила.

– Чего же не поздравляешь? Чего не радуешься? Или грустишь, что любимая дочурка из родною гнезда упархивает? – спрашивала она, лениво болтая ногой. На подлокотнике любит сидеть.

Нечего надеяться – был он вчера. Это не галлюцинация. Истопник был. Из какою-то городка в ФРГ. Из Топника. Из топника. Ис топника. Истопника. Может быть, Майка заодно с Мариной? Чушь, какая! И невесело ей вовсе, через силу пошучивает. Раз вчера была и сегодня спозаранку примчалась, значит, что-то позарез ей нужно. И напряжена она вся, как крик. Шутки на губах дрожат.

– Из родного гнезда? – переспросил я. – А что для тебя гнездо – родительский дом, родной город или, может быть, Родина?

Майка хмыкнула:

– В родительском доме, слава Богу, никогда не жила. Родной город – это понятие из газет. Или из анкет. А родина моя даалеко отсюда…

Нараспев, со смаком, с острой мстительностью сказала.

– А вот это все, все вокруг, – я широко развел руками, – это что?

Она посмотрела на меня с искренним удивлением, как на законченного идиота, потом пожала плечами: