Евангелие от Пилата

– Безусловно. Исайя предупредил нас об этом. «Раб мой будет благоуспешен, – сказал Господь, – возвысится, и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на Тебя, – столько был обезображен, паче всякого человека лик Его и вид Его – паче сынов человеческих! Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих; как овца, веден Он был на заклание, и, как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда Он был взят; но род его кто изъяснит? Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь. Ему назначили гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах Его». Вы, римляне или греки, вы не можете себе представить ни одного из своих богов, стремящихся к свершению в уничиженности, вы путаете святость и героизм. А мы умеем ощутить смысл муки. Мессия принимает смерть ради спасения всех остальных. На крест он несет не свои грехи, а грехи всего народа. «Господу было угодно поразить Его, и Он предал Его мучению, – говорил Исайя. – Душа Его принесет жертву умилостивления. Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем». Поскольку он познал страдание, поскольку он принял его, он взял на себя все наши грехи. Он просит нас признать свои грехи, искупить их и, как он, воскреснуть. Вы знаете, даже мельчайшие детали Писания подтвердились. Говорилось: «кость его да не сокрушится», и ты, Пилат, не отрубил ему конечности, не казнил его на дыбе. Его сняли с креста невредимым, я могу это засвидетельствовать, ибо был там вместе с Иосифом из Аримафеи. У пророка Захарии сказано: «Воззрят на Того, Которого пронзили». Это говорилось о твоих легионерах у подножия креста. «Из сердца его потекут реки живой воды», и я могу засвидетельствовать, что, когда твой солдат вонзил копье в его грудь, из его груди хлынула вода, смешанная с кровью. Разве это не чудо? Однако сегодня и меня охватили сомнения. Я, как Каиафа, как священники, как большинство из нас, ждал Мессию во славе, видел в нем сильного, могущественного человека, великого полководца или великого царя. А потом мне, как и моим братьям, ибо я учитель закона, хотелось воспринимать слова пророчества буквально. И когда Давид говорил, что Мессия освободит свой народ от врагов, я вначале, как и прочие, решил, что он освободит нас от римлян. Я не сразу сообразил, что враги эти прежде всего наши грехи.

Я не счел нужным продолжать беседу. Я и так зашел дальше, чем имел на то право, влез в еврейские безумства. Но в две вещи я так и не смог поверить: в пророческие тексты, которые в течение веков писали бородатые сумасшедшие на неспокойных землях Палестины, и в воскресшего Иисуса, посланца Божия, предсказанного этими путаными сочинениями.

– Что ты теперь будешь делать, Никодим?

– Отправлюсь в Назарет. За неделю до смерти, когда в последний раз ужинал со своими учениками, он объявил им: «По воскрешении же моем предварю вас в Галилее». Мы знаем, что он объявится и будет говорить перед людьми по пути в Галилею. Теперь не мы ждем Мессию, теперь он ждет нас. Но мне надо отыскать носилки…

– Зачем?

Никодим показал на свое бедро.

– Оно отказывается повиноваться. Не выдерживает ни ходьбы, ни езды на животном. Только лежа на носилках, я могу передвигаться на большие расстояния. Теперь, когда синедрион отнял у меня состояние, я лишился всех средств. Но я найду друга…

Его немощь наполнила мое сердце злобной радостью. Излив на нас водопад религиозных туманных рассуждений, Никодим оказался не в силах справиться с житейским затруднением, чем я был почти доволен.

– Странно, Никодим. Почему Иисус не излечил тебя, когда ты с ним встретился?

– Потому что я не просил его об этом.

Никодим ответил мне с простодушным спокойствием. Я в раздражении хлопнул дверью у него перед носом, и мы с Клавдией вернулись во дворец.

Наступили сумерки.

Близится ночь, но облегчения она не несет. Угасающий свет уходит за горизонт, но не уносит моих забот. Через окно я вижу холмы, темную массу гор, подпирающих мрак. Безмолвие терзает меня; все молчит; тишина верно хранит секреты, мешает мне разгадать их.

Я пишу тебе, и бледность этих листков поглощает мои мысли. Я перестал думать, я выжидаю. Я отказываюсь делать выбор между мудрым словом и словом безумным. Я жду, что ко мне вернется разум. Я жду, когда здравый смысл выстроит факты в нужном порядке.

Перед тем как начать это послание, мне вдруг захотелось поговорить с Клавдией, поцеловать ее. Кровь забурлила в моей груди. У меня возникло чувство, что я пропускаю назначенное свидание. Я поднялся в спальню и понял, почему так тоскливо билось мое сердце.

Клавдия ушла. Она оставила на кровати письмо, чтобы я сразу заметил его. Веточка мимозы придерживала папирус.

«Не тревожься. Я скоро вернусь».

Ты знаешь, я привык к ее запискам, которые предвещают мне часы вынужденного одиночества. Клавдия приучила меня к своим отлучкам, я знаю, что она повинуется никому не подвластному вдохновению, и я не был бы ее мужем, если бы не соглашался терпеть ее капризы.