Я хмыкаю, проводя пальцем по изображению небольшого черного дракона. Перуанский ядозуб, пароль к нашей гостиной. Хорошо, что не норвежский горбатый, — я перелистываю учебник и смотрю на родственника Норберта.
— Я думал, толпа будет, — рассуждает Рон, не заботясь о том, чтобы понизить голос, — за столом человек восемьдесят было, а на Трансфигурации оказалось, что только пятеро к слизеринскому курсу добавились.
— Ну, во-первых, их не восемьдесят, а шестьдесят пять, — менторским тоном откликается Гермиона, — хотя если учесть, что в Дурмштранге всего и было триста пятьдесят учащихся, а из них примерно сорок человек погибли и вдвое больше ранено, к нам пришло и впрямь немало. Триста пятьдесят минус сто двадцать, округляя — это двести тридцать. Еще скольких-то забрали родители, седьмые курсы вообще освобождены от занятий до самых экзаменов — у них же аттестация. Итого получается, в Хогвартсе дурмштрангцев больше, чем в Шармбатоне.
— И за что нам такое счастье, — скептически хмыкает Рон, — ты их мантии разглядела?
— Нет, — Гермиона поднимает брови, — а что такое?
— У рэйвенкловских — пока ничего, а у слизеринских…
— Не томи, а?
— Они уже герб Дома нацепили, вот что! — произносит Рон со злостью, — небось рады-радешеньки, что попали на этот факультет. А вы мне еще не верили, когда я предупреждал, что они наверняка Пожиратели смерти!
— Рон, не идиотствуй, — так же раздраженно отзывается Гермиона, — что, по-твоему, на Слизерине Пожиратели смерти учатся, что ли?
— А почему нет? Один Малфой чего стоит!
— Не записывай Малфоя на тёмную сторону только потому, что его отец служит Сам-Знаешь-Кому!
Гермиона почти кричит, я соскакиваю с широкого подоконника и встаю между друзьями:
— Хватит!
От неожиданности оба умолкают и уставляются на меня, приоткрыв рты. Я пользуюсь их замешательством:
— Нашли из-за чего поругаться — из-за Дурмштранга и Слизерина! Лучшей темы не выбрать!
— И в самом деле, — Гермиона трет переносицу и жмурится.
— Ну да, конечно, — странным тоном говорит Рон, — это же не те темы, при которых с тобой можно найти общий язык.
— Не выразишься понятнее? — я уже не удивляюсь ни своему ровному тону, ни вежливости. Я сильно подозреваю, где их набрался.
Рон криво усмехается:
— Гарри, только не надо развивать идеи всеобщего равенства. Мы ведь оба знаем, что ты на Слизерине скоро своим в доску будешь.
— Что ты хочешь сказать? — настороженно спрашиваю я.
Мы обсуждали только с Гермионой… Она же не могла рассказать, нет? Я поручился за нее сегодня ночью…
Я перевожу взгляд на ее лицо — она отчаянно мотает головой. Рон этого не видит: он повернулся к Гермионе спиной и не отрывает взгляда от воротника моей рубашки.
— Рон, что ты имеешь в виду? — переспрашиваю я после затянувшейся паузы. Он с самого утра выглядит разозленным и изумленным одновременно, бросает на меня короткие взгляды. Не могу понять, что в моем внешнем виде могло вызвать такую реакцию.
Рон начинает говорить, но его слова перекрывает звук колокола. Большая перемена кончилась, пора на Чары. Я пожимаю плечами, закидываю за спину сумку:
— Не хочешь говорить, дело твое. Только в следующий раз, когда надумаешь бросаться словами, сначала обдумай. — Мы стоим друг против друга, как тогда, когда Рон впервые заговорил о том, что я излишне переживаю о возможном исчезновении Снейпа.
Стоило только вспомнить о нем, и в груди становится теплее.
Его голос раздается в моих ушах так явственно, что хочется обернуться. Но я знаю, что его нет за моей спиной. У него сейчас урок у четвертого курса, а следующая пара — у нас.
Скоро я с ним встречусь. Не знаю, хочу ли — и зачем я так напрашивался сегодня на окклюменцию, когда он явно не горел желанием меня видеть?
Снейп. Снейп. Снейп.
Я обхожу Рона и направляюсь на Чары. Гермиона идет за мной, торопливо шаря в сумке. Кажется, она выяснила, что не взяла пергамент с домашней работой, потому что лицо у нее мрачнеет. Всю большую перемену читать нам лекцию о численности дурмштрангцев — и обнаружить, что забыла работу…
— Я скажу, что ты на пару минут опоздаешь, — говорю я, принимая у нее сумку. Гермиона благодарно кивает и бегом несется по направлению к Гриффиндорской башне.
Рон идет рядом и молча сопит, не то не решаясь продолжить разговор и окончательно рассориться, не то не зная, что сказать. Я не нарушаю молчания, и он вдруг решительно забегает вперед, загораживая дорогу. Я хмуро смотрю на него:
— Ты чего?
Вместо ответа Рон вытягивает руку и начесывает пальцами пряди моих волос так, чтобы они закрыли ухо и шею. Я отодвигаюсь:
— Да что стряслось, в самом деле? Ты с утра будто не в себе!
— А ты заметил? — холодно отвечает он, — я думал, ты всю первую пару пытался глаза продрать. Во сколько вернулся? Откуда?