Вот лежит перед морем девочка.Рядом книга. На буквах песок.А страничка под пальцем не держится —трепыхается, как парусок.Море сдержанно камни ворочает,их до берега не докатив.Я надеюсь, что книга хорошая —не какой-нибудь там детектив.Я не вижу той книги названия —ее край сердоликом прижат,но ведь автор — мой брат по призваниюи, быть может, умерший мой брат.И когда умирают писатели —не торговцы словами с лотка,—как ты чашу утрат ни подсахари,эта чаша не станет сладка.Но испей эту чашу, готовуюбыть решающей чашей весовв том сраженье за души, которые,может, только и ждут парусов.Не люблю я красивых надрывностей.Причитать возле смерти не след.Но из множества несправедливостейнаибольшая все-таки — смерть.Я платочка к глазам не прикладываю,боль проглатываю свою,если снова с повязкой проклятоюв карауле почетном стою.С каждой смертью все меньше мы молоды,сколько горьких утрат наявуканцелярской булавкой приколотопрямо к коже, а не к рукаву…Наше дело, как парус, тоненькобьется, дышит и дарит свет,но ни Яшина, ни Паустовского,ни Михал Аркадьича нет.И — Чуковский… О, лучше бы издалипоклониться, но рядом я встал.О, как вдруг на лице его выступилото, что был он немыслимо стар.Но он юно, изящно и веселофехтовал до конца своих дней,Айболит нашей русской словесности,с бармалействующими в ней.Было легкое в нем, чуть богемное.Но достойнее быть озорным,даже легким, но добрым гением,чем заносчивым гением злым.И у гроба Корнея Иванычая увидел — вверху, над толпойон с огромного фото невянущеулыбался над мертвым собой.Сдвинув кепочку, как ему хочется,улыбался он миру всему,и всему благородному обществу,и немножко себе самому.Будет столько меняться и рушиться,будут новые голоса,но словесность великая русскаяникогда не свернет паруса.…Даже смерть от тебя отступается,если кто-то из добрых людейв добрый путь отплывает под парусомхоть какой-то странички твоей…