Евней Букетов

Из этого письма следует, что он закончил главы о детстве Каныша уже в 1974 году. Это не совсем так — он сам хорошо знал. Вроде бы все известные ему детали из автобиографии ученого, по-своему, литературно обыграв, он перенес на бумагу. Но по-прежнему не был уверен, что это получилось правдоподобно и убедительно, поэтому дал для прочтения свою рукопись тем, кто соприкасался с Сатпаевым и знал его с детских лет. Их мнение для него было решающим, так как у него еще не рассеялись сомнения: осилит ли он вообще эту тему или нет?..

Чтобы получить ответ на этот вопрос, Евней Арыстанулы послал свою рукопись Таисии Алексеевне и другим людям. С тех пор прошло несколько месяцев. Он был готов к беспощадной критике, к нелицеприятному разговору. Но в полемику с ним никто не вступил, никаких подсказок он не дождался.

В архиве писателя за период 1974–1979 годы я не смог найти ни одной рецензии или короткого отзыва на его труд, кроме вышеприведенного разбора, сделанного профессором Т. Какишевым. В письмах супруги Каныша Имантайулы часто говорилось о том, что «рукопись все родственники, друзья читают, всем очень нравится», но самих откликов не обнаружено. К удивительному безразличию этих добровольных читателей добавилось то, что 40 страниц рукописи куда-то бесследно исчезли.

Страницы, посвященные детству Каныша, не могли не задеть чувствительные струны души благосклонного читателя: на них воспроизведена своеобразная атмосфера, окружавшая подростка, яркими мазками описаны облик и быт кочевого аула, духовный мир его предков. Это среда, где родился и вырос будущий первый казахский академик. В рукописи как бы снова зазвучали песни, сказания, былины, сложенные народом о своих батырах, защитниках родной земли — это был тот самый чистый, животворный родник народного творчества, откуда черпал свои силы одаренный от рождения мальчик, младший сын волостного бия Имантая…

Евней Букетов решительно отступил от укоренившихся идеологических установок, в соответствии с которыми сами факты рождения и становления ученых искусственно приписывались советской власти. Разумеется, читавший эти страницы в какой-то мере был шокирован, возможно, в душе и торжествовал, что наконец-то нашелся писатель, который отважился сказать, что в Степи и до советской власти было немало широко образованных людей, существовала древняя культура, что у казахов был довольно хороший уровень знаний, передававшихся из поколения в поколение. Это и было питательной средой, сформировавшей будущего академика.

Читатели не могли упрекнуть автора в отсутствии собственной позиции и оригинальности. Но, выражая одобрение, они не могли не считаться с тем, как это отразится на их собственном служебном положении. Власть имущим из «Большого дома» это вряд ли могло понравиться. И те же люди, ученые, в душе оставаясь сатпаевцами, подстраховывались, делали вид, что ничего не знают и не читали…

Кстати, об этом же писала Таисия Алексеевна Букетову 9 января 1975 года: «Ваш проект о широком обсуждении написанного… Никто Вам ничего не написал, а попадет в руки какого-нибудь писателя вроде Брагина — и Ваши данные будут без зазрения совести присвоены…» Это была горькая правда того времени, подтверждавшая пословицу: «Джигита молчать и лгать нужда заставляет». Многим приходилось тогда жить не по совести, приспосабливаться, прогибаться перед власть имущими.

(Мы не можем категорически утверждать, что все, кто читал рукопись Евнея Букетова, затаились и струсили. Может быть, некоторые свое мнение автору выразили в устной форме. Но многие все-таки, ссылаясь на нехватку времени, просто отказывались с нею знакомиться. Между прочим, и мою рукопись о Сатпаеве в том же 1974 году некоторые солидные ученые, бывшие сподвижники президента Академии наук Казахской ССР, тоже отказались читать. Их имена мною названы в эссе «Через тернии».)

Но следует отдать должное мужеству Евнея Арыстанулы, который, несмотря на такое прохладное отношение к своему произведению, не отказался от своего намерения. Он по-прежнему видел в К. И. Сатпаеве не ученого минувших дней, другой эпохи, а своего современника, устремленного в будущее, истинную оценку научного подвига которого дадут благодарные потомки. В общем, он не отступил от задуманного…

В этом его поддерживала и Таисия Алексеевна. В коротком письме в Караганду от 14 ноября 1974 года читаем: «Вы хотели описать один день Каныша Имантаевича. Я занялась этим, когда позволяло здоровье… О Вашем Каныш-ага пишу буквально, что вспоминаю. По его записям стараюсь восстановить заботы одного дня. Надо еще материал дорабатывать. Надеюсь, к 1 декабря 74-го года закончу…» Через три месяца Таисия Алексеевна снова вспоминала об обещанном в своем послании от 5 марта 1975 года: «Что касается одного дня Каныша Имантаевича, то ведь для Вас я об этом писала, где правда перемешивается с абстрактностью. Прочитает Ваш Шафик-ага (академик Шокин. — М. С.) и скажет мне, как Миза (дочь К. И. Сатпаева. — М. С.) — «Не так это все было». А мне хотелось показать большую занятость Кан. Им. И его, как организатора…»