Эворон

— Моя зона, — туманно ответил Легостаев.

— Ага, — кивнул Толька, — вроде рыбохраны?

— Вроде…

— Ну ладно, не гляди так, не пойду в магазин. А я вчера про тебя подумал, как увидал милицейские погоны, — ну — все, следователь! Обошлось… Может, вообще не приедет?

— Сейчас-то чем занимаешься?

— Дома больше сижу, чтоб не видели. Гуран все-таки…

— Дымов снова не заглядывал?

— Дымов? — Тольке что-то не понравилось в интонации милиционера. — Ты Дымова не трожь, дорогой товарищ. Понял? А я, что же, — живу. Надежда вот уехала. К родителям. И пусть! Вера, надежда, любовь, одним словом… Дрова ловлю в реке, на зиму мамане. Хорошие попадаются — куда в леспромхозе смотрят? Ты бы поинтересовался.

— Помолчи уж, критикан!

— Не нравится? Бобрикова теперь никто слушать не желает. Ты вроде нашего председателя. Велел, гад, в икорный цех меня не пускать! Боится, напорчу там чего-нибудь. — Толька вдруг улыбнулся. — А я его обхитрил, председателя. У меня лаз есть. Я ночью в него нырь — и в цехе. Днем там сосед работает — Корякин. Бочки на осень делает. А я — ночью. Два бочонка сделал и в общую кучу кинул. Как думаешь, не догадаются?

4.

Газик стремительно ползет в гору.

На холме, у фундамента четвертого дома, Соболев останавливается. На стройке затишье. Ни одного рабочего не видать. Дмитрий Илларионович хватает полными губами «беломорину» из пачки, закуривает, щуря глаз.

— Где народ? — кричит он чумазому крановщику, высунувшемуся из будки.

Крановщик кивает на темный провал лестницы, ведущей в подвал. Придерживая полы длинного синего пальто, Соболев спускается вниз.

— Здравствуйте, орлы!

Бригада — похоже в полном составе — сидит в углу подвала, начальнику видны только стеганые спины.

— Мы не орлы, мы — львы, — бормочет Бобриков.

— Анекдоты в рабочее время?

Неверов, за ним остальные каменщики вскакивают, только Горошек остается сидеть.

— Не узнали, Дмитрий Илларионович…

— Почему не на площадке? — перебивает Соболев. — Который час — знаете?

— Кирпича нет, — отвечает Сережа. — Так с утра и не было…

— Вот оно что! Нашли основание для перекура! Ты уж месяц в Эвороне, Неверов, пора приучиться к дисциплине.

— У нас на заводе дисциплина почище была, — вполголоса замечает Греков.

— По вашей работе оно и видно. Где прораб?

— Побежали за ним…

— Еще вчера сказано ему на планерке — ввиду задержки кирпича бригада должна расчистить площадку. Так в чем дело?

— Смысла в этом нет, — вдруг в тишине заявляет Бобриков.

— Ну-ка, ну-ка! Ты, я замечаю, умнее всех. Пусть хлам так и валяется? Такой у тебя смысл?

— А кто его здесь набросал? Мы? Между прочим, под снегом добра на тысячи денег, цельное полотно от циркулярки вон откопали…

— Так я о том же!

— Нерасчетливо каменщиков ставить на уборку, Дмитрий Илларионович, — набравшись духу, говорит Неверов и розовеет. — Он прав, если по-честному. Один убыток делу.

— Ты хочешь сказать — вам убыток, — поясняет Соболев.

— И это тоже… Но если по-честному…

— Что ты заладил про честность? Думай, что говоришь, выбирай слова, парень.

— Извините, но мы считали для себя, сколько кубометров кладки потеряли за два дня из-за уборки. Получается цифра! Есть бригада разнорабочих, Дмитрий Илларионович, зачем нас отвлекать…

Соболев достает папиросы, присаживается на ящик.

— Курите, ребята. Берите, берите, не обеднею. Конечно, нерасчетливо, сам давно об этом думаю. А что делать? Вы в мою шкуру залезьте. Машин мало, сегодня весь день вожу кирпич на детский сад. Тоже сдаточный объект.

— Ну и послали бы нас туда, — предлагает Бобриков, — на этот сдаточный объект. Там кирпича, я узнавал, на три бригады скопилось.

Начальник усмехается:

— Вот прокурор попался! А?

— Могу и помолчать.

В подвал, наклонившись в проеме, вбегает Бузулук.

— Где у вас тут покалеченный?

— Здесь, — отвечает Горошек, пробуя подняться. — Зря раззвонили, царапина, мелочи жизни…

— А ну сиди! — прораб проходит мимо начальника и опускается на корточки перед Горошком. — Покажь-ка ногу!

Только теперь Соболев замечает, что один из парней — без валенка.

— Как покалеченный? Чего же вы молчите? А я их распекаю!

Он проталкивается к Горошку, отодвигает прораба.

— Ничего себе! Где тебя угораздило?

Морщась, Горошек рассказывает. Таскал тачку с мусором. Площадка — чистый ребус. Пойми, что там под снегом. Оказалось, гвоздь, да еще торчком примерз. Ну и прошел сквозь валенок.

— Забинтовать надо, — решает Соболев. — Глубоко.

— Травма, — подсказывает сзади Бузулук.

Начальник спохватывается.

— У меня тут машина. Сейчас мы тебя домой доставим! Три дня полежи, дело нешуточное. Или все четыре. Ребята, кликните шофера! Ага, ты уже здесь. Вези этого молодца в здравпункт, пусть штопают. А потом в общежитие. Я пешком доберусь.

Горошек, опершись на плечо Гели Бельды, прыгает к выходу. Все прислушиваются к хрипу газика, затихающему где-то внизу.

— Паршивая история, — вздыхает Соболев, снова присаживаясь на ящик. — Производственная травма — это, знаете… Обидно за парня! Вы, ребята, скажите ему, пусть отлеживается как следует. Заработок не пострадает, сто процентов буду платить.

— В таких случаях меньше не положено, — отвечает Русаков. — Закон не велит…