Евпраксия

— Ну, теперь его величество с легким сердцем вас благословит на «Пиршество Идиотов»!

— Почему? — не поняла русская.

— Зная, что наследник у вас во чреве — от него.

— От кого ж еще ему быть!

— Вот об этом и разговор.

— Нет, а «Пиршество Идиотов» означает что?

— Так обычно мы зовем в обиходе ритуал вступления в Братство.

— Отчего?

— От его безумств.

— Да каких же, право?

— Скоро всё узнаете.

Самодержец и вправду воспринял новость о беременности жены с удовлетворением. Он прижал Адель-гейду к сердцу и сказал с улыбкой:

— Очень хорошо. Всё идет как нельзя удачно.

Евпраксия спросила:

— Вы про «Пиршество Идиотов», ваше величество?

Государь немного напрягся:

— Вам уже известно об этом?

— Лотта намекала.

— Вот несносная баба, ничего не может держать в секрете!

— Отчего вы хотели мне подобной правды не говорить?

— Дабы не травмировать раньше срока.

— Чем травмировать?

— Сутью «Пиршества».

— Чем конкретно?

— Вы теперь сами знаете.

— Только пока догадываюсь.

— Лотта разве не объяснила?

— Нет, в подробностях — нет.

— Ну и слава Богу. — Он отвел глаза.

— Но сейчас ответьте.

— Рупрехт вам расскажет. У меня не хватает времени. После, после, милая! — И поцеловал ее в лоб.

— Вы меня путаете, ваше величество, — кротко посмотрела на супруга Опракса.

— Нечего бояться. Раз уж вы беременны, то бояться нечего!

Вскоре в Гарцбург прискакал добродушный и вяловатый Конрад. Поклонившись мачехе, он коснулся пухлыми влажными губами ее руки и почтительно произнес тихим голосом:

— Очень рад нашему знакомству. Нам отец писал о вашей неземной красоте, но моя фантазия рисовала всё же нечто более ординарное. Вы очаровательны, ваше величество. Говорю это по-простому, по-родственному, по-сыновьи. И надеюсь на взаимные чувства.

Адельгейда кивнула:

— Я хотела бы подружиться с вами. Не вести себя, как напыщенная гусыня. Мы ровесники...

— Да, ровесники! — засмеялся он.

Как-то оба встретились в окрестностях замка на одной из конных прогулок. Чинно поздоровавшись, медленно поехали рядом. Адельгейда спросила:

— Государь с вами говорил о николаитах?

— Да, имел удовольствие... Уговаривал вступить в лоно Братства. А когда я ответил, что не собираюсь, страшно рассвирепел. Обещал проклясть.

— Вы огорчены?

— Нет, нисколько. Пошумит, пошумит, как всегда, да и успокоится. Я считаю, что путь империи — не

в конфликте с Папой, а в союзе с ним. Для чего специально обострять отношения? Загонять себя в угол нарочитым отречением от Креста? Если весь цивилизованный мир ему поклоняется? Не мы первые, и не мы последние... Надо объединять церкви — западную, восточную, — а не множить ереси.

Евпраксия натянула поводья, чтобы осторожней спуститься к реке. Поделилась невеселыми мыслями:

— Генрих страшно вспыльчив, иногда взрывается, как вулкан. Я всегда робею в эти мгновения. А порой бывает внимателен и любезен... Как мне поступать? Император примется давить, убеждать, чтобы я прошла посвящение...

— Стойте до последнего. Потяните время. Уходите от прямого ответа: мол, ни «да», ни «нет». Я вас поддержу в любой ситуации. Можете на меня рассчитывать.

— Вы серьезно, Конрад? Не обманываете, не хотите задобрить? — посмотрела с надеждой на него государыня.

Итальянский наместник, грузноватый меланхоличный юноша, справивший недавно двадцатилетие, в светло-серой шапочке и коричневом плаще с вытканными желтыми розами, подтвердил негромко:

— Жизнью моей клянусь, памятью покойницы матери, что не оскорблю вас ни словом, ни делом.

Улыбнувшись, императрица проговорила:

— Вот моя рука. Мы отныне вместе.

— Счастлив это слышать, — отозвался пасынок.

Ближе к Рождеству прикатил епископ Бамбергский. Рупрехт заперся с венценосцем, долго совещался, а спустя какое-то время посетил Адельгейду. Вид служителя культа был ей неприятен: дряблые, висящие мятыми подушками щеки, губы в клейкой белесоватой слюне и бесцветные алчные глаза; он смотрел на нее, вроде раздевая, словно мысленно вступал с ней в интимную близость, и она краснела, опускала голову, путалась в словах.

— Вы позволите, дочь моя? — произнес церковник и присел напротив. — После разговора с его величеством я зашел побеседовать с вами о спасении вашей души. Вы не возражаете? Речь пойдет о николаитах. Знаете ли вы, кто они такие?

— Очень смутно, ваше преосвященство. Только в общих чертах.

— Что ж, тогда надо пояснить. Николай Чудотворец был архиепископом города Миры в Малой Азии. И прославился тем, что не признавал водного крещения и вообще не считал Крест святым. Он лечил недужных наложением рук и призванием Духа Святаго в молении на огонь. Не вода, но огонь — вот что освящает и очищает! Ведь горение и есть жизнь. В нас горит огонь Высшей Силы, и пока горит Свеча, существует мир. Мрак — погибель. Мир — борьба темноты и света. Вот что главное. А вода только заливает огонь... Так учил Святой Николай, прозванный за свои великие чудеса Чудотворцем. Мы — его ученики и сторонники.

Евпраксия спросила:

— Да, но отчего Рим и Константинополь не считают Николая еретиком? Он причислен к лику святых...

Рупрехт без запинки нашелся: