Стоит перечитать и творения Д. Хармса, в которых описывается Иван Сусанин. Какое высокомерное отвращение во всех этих «бояринах Кувшегубах», в поедании Иваном Сусаниным собственной бороды, в окрике «гляди, яко твоя брада клочна». Даниил Хармс буквально давится от смеха просто потому, что описывает русский XVII век. Но если для Загоскина и Карамзина это век интересный и романтичный, то для него — нелепый, дикий и неприятный.
По-видимому, люди такого склада особенно часто оказывались в рядах палачей русского народа — просто в силу душевной склонности резать таких отвратительных типов, подобных стаду платяных вшей.
Впрочем, русофобия вообще была частью официальной политики СССР до Сталина. Луначарский не где-нибудь, а в одном из своих циркуляров писал с предельной обнаженностью: «Нужно бороться с этой привычкой предпочитать русское слово, русское лицо, русскую мысль…». Как говорится, коротко и ясно.
Прямо как в стихах уроженца Житомира, Александра Ильича Безыменского:
Как же тут не порадоваться, что эта отвратительная страна
В первые двадцать лет советской власти полагалось считать, что Россия погибла, убита коммунистами, и радоваться по этому поводу. Радость выражали, конечно же, не одни евреи. Маяковский вон тоже ликовал, что красноармеец застрелил Россию, но очень уж заметно, кто лидирует в рядах этих ликующих.
Причем это противостояние не только не скрывалось, но всячески рекламировалось и политически обыгрывалось. В стихотворной пьесе А. Безыменского «Выстрел» есть такой диалог:
ДЕМИДОВ:
СОРОКИН:
ВСЕ:
Демидов выходит на авансцену. Большой барабан начинает бить слабо, все громче, громче.
ДЕМИДОВ:
ВСЕ:
Напомню, что «Белая гвардия» печаталась в 1924–1925 годах, а «Выстрел» вышел в 1930 году. Перед нами — совершенно откровенная полемика с Булгаковым.
Насколько образ военного врача Алексея Турбина соответствует удару ломом в спину или организации погромов, пусть судит сам читатель. Хорошо, что А. Безыменский, в отличие от большинства тех, с кем он начинал, дожил до 1970-х. Его продолжали хвалить [158], награждали и продвигали, хотя большую часть поэтических произведений 1920–1930-х годов никогда не перепечатывали [159].
Но он жил. Физически жил. Это радует.
Нет-нет, не надо видеть в словах автора ни неуместной иронии, ни проявления христианского милосердия (тоже совершенно неуместного по отношению к Безыменскому и Багрицкому).
Так же, как автор призывает к либерализму — вернейшему средству окончательного решения еврейского вопроса, так же точно и по тем же причинам он радуется долголетию наших врагов. Я очень сожалею, что Мандельштам не прожила лет на десять больше. Что она не увидела, как изменяется состав интеллигенции в России, как новая русская интеллигенция оттесняет евреев. Как евреи все безнадежнее проигрывают конкуренцию.
Точно так же я очень рад, что Безыменский дожил до публикации «Мастера и Маргариты» (1966 год), до переизданий «Белой гвардии» и «Бега». Как плохо ему было в последние годы! Как страшно!
Ужас перед тем, что сделали с моим народом, сделал меня злым, жестоким человеком. Поэтому я и радуюсь, если наш (и тем самым мой личный) враг доживает до своей. полной, уже окончательной гибели. До крушения всего, во что он вложил свою подлую, никчемную душонку.
…Но в первые пятнадцать — двадцать лет русофобия таких, как И. Бабель, А. Безыменский и Д. Алтаузен была востребована государством.