Еврейская нота

А дом опечатали, желто-черной лентой этой обтянули, а я смотрю – точно: сами туда полезли и начали выносить – что из одежды, компьютеры, коробки какие-то.

Но у меня список основных вещей был составлен. Я там еще предположительно драгоценности упомянул. И сразу указал, что на денежную компенсацию не претендую. С них все равно хуй получишь – оценят все как мусор, и не докажешь. Так что мне достался его новый совсем «лексус», кожаный диван с двумя креслами и из одежды нашей семье кое-что. В общем, разжились немного.

А что, разве это не нам все принадлежит? Разве евреи не паразиты, которые хитростью и обманом у нас все вытягивали и присваивали? Я выполнил свой гражданский долг, способствовал соблюдению закона. И получил свое по закону. И все так должны.

Глава 7

Погром – четыре карты

Нарратив, ребята – это такая херня, которую придумали постмодернисты, чтобы пиздеть без стеснения о чем угодно. Вот рассказ – это ты что-то видел, слышал, узнал – и рассказываешь. Честно рассказываешь, все как видел и слышал, как понял. А другой обдолбался и вместо драки двух пьяных увидел сражение дракона со слоном. Ты ему: не пизди! А он говорит: у тебя такой нарратив, а у меня такой, и ничем один нарратив другого не лучше и не хуже. Я ему: ты что несешь, я-то правду видел! А он: никакой объективной истины вообще не существует, так что тебе одно правда, а мне другое, и отвянь.

Короче: запись в вахтенном журнале авианосца от малайской народной сказки ничем принципиально не отличается. Просто разные нарративы. Ты понял?

Так что нарратив – слово уважаемое, и понятие важное и общепринятое. Ну так и получайте ваши на хрен нарративы:

РАССКАЗ ЕВРЕЯ

Слухи о погроме ходили по нашему городу уже несколько дней. Нужно было бы сбежать, но как? И куда? Все автомобили были уже конфискованы, а на выездах из города дежурили патрули социальной защиты. Герстайны, наши соседи, ушли ночью, не взяв с собой ничего. Больше мы о них не слышали, и когда назавтра их дом заняла семья латиносов, там страшно ругались, что не нашли никаких денег и драгоценностей.

А у нас Эмили исполнилось только пять месяцев, а бабушка Джудит, которая жила тогда с нами, она успела сбежать из Балтимора, про него рассказывали страшные ужасы, я потом ночью просто трясся от страха, так она еле ходила, куда ее возьмешь?.. Так что мама успокаивала, что у нас со всеми были хорошие отношения, и с черными тоже никогда не было конфликтов, так что все обойдется, за что нас обижать? Мы никому плохого не сделали.

В субботу утром мы все пошли в синагогу, и Эмили взяли, и Джудит в ее кресле покатили, обычно-то только папа с мамой ходили, но тут как-то не хотелось им нас одних дома оставлять. И только за угол Мэйпл Стрит завернули – видим из окна синагоги дым идет, черный такой, не очень много. А потом видим – толпа у входа, разные там, и белые, и черные, и мексиканцы, всякие. И один поднимает над головой факел, а это не факел, а свиток горит. И видим – евреи из синагоги пробиваются сквозь толпу, а их бьют, подножки ставят и пинают лежачих. Ну, мы побежали обратно домой, быстро как могли.

Еды у нас был запас, и водопровод работал, конечно, так что стали сидеть дома. А по телевизору показывали только шоу и новости про всякое хорошее, а Интернет давно отключили. И телефоны не работали, в смысле не соединяли.

Когда стало темнеть, папа достал пистолет. Он его достал прямо из задней стенки полки на кухне, я подсмотрел, да он и не особенно скрывал. Вот тогда мне стало страшно по-настоящему. Потому что за хранение оружия полагался расстрел. Ничего, сказал папа, обойдется.

Короче, к нашему дому они пришли уже ночью, много, человек наверно сто. На улице у ворот был фонарь, и напротив тоже, и над домом, так что их было хорошо видно.

Папа вышел на крыльцо с пистолетом и его сразу застрелили. Он даже сказать ничего не успел. И сразу стали бросать камни в окна, все разбили, и в комнате тоже, ворвались и стали все ломать. И кричали всякое… сами понимаете. Джудит битой по голове. Эмили… тоже ударили. И все. Мама… Ну… В общем.

Потом мама в меня вцепилась, не отпускает, нас так вместе и кинули в грузовик, отвезли прямо ночью на какую- то ферму, в загон для скота, а там уже много наших, евреев, все избитые, одежда рваная, даже боялись друг с другом разговаривать. Даже если кто-то кому платок дает перевязаться, или еще как помогает, так и то молча, почти шепотом несколько слов скажет, и все.