Еврейская нота

К одному заходим так, семья наверху прячется, как принято, а он, значит, вперед выходит, мужество хочет показать. А какое мужество, сам сутулый, плечики узенькие, очки толстенные на горбатом носу, борода клочьями, и эти их завитые косички, пейсы перед ушами болтаются. Их этих, значит, сильно верующих. Консервативный иудей, или как их там. Рожа бледная, смех один.

Асхаб говорит:

– Вы, евреи, меня убедили. Суббота главнее пятницы. В пятницу мы только молились, а в субботу Аллах дал нам возрадовать души угодным ему делом. Благодаря вам мы этот день навсегда запомним и радоваться будем.

А этот, раввин он у них или кто, говорит:

– Этот день все запомнят, и Всевышний вас покарает.

– Зачем тебе Всевышний, – говорит Асхаб, – я сам тебя покараю.

Одной рукой поднял ему бороду, а другой – мгновенно так! – ножом махнул, и перерезал ему горло до позвоночника. И отошел сразу. А Таир не успел отойти, его кровью брызнувшей всего окатило.

Выродков их поменьше просто головой об пол. А побольше – ну, некоторые использовали, конечно. Это же враги, нелюди, с ними – это не грех. Чего их жопам зря пропадать.

…До конца, честно скажу, мы не дошли. Устали уже. Да и удовольствие как-то уменьшилось. Спать уже хочется. Так что потихоньку стали расходиться. Первыми те отвалили, которые много барахла набрали, с двумя сумками в руках не будешь же по домам бегать.

Да, а знали бы – может, и не разошлись бы. Потому что утром их, недобитых, всех собрала специальная служба, и началась эта, депортация.

РАССКАЗ ЛАТИНОСА

Когда я ушел из Монкловы и под Охинагой пересек границу по Рио-Гранде, мне еще девятнадцати не исполнилось. И кем я только в Штатах ни работал. Посуду мыл, фрукты собирал, парковщиком был, окномоем. Лет через пять обтерся, осел в Восточном Лос-Анджелесе и стал пушером. Меня наркоторговля не влекла, но что делать, если выгоднее драга ничего нет. Дали кредит, научили бодяжить, все как обычно. Главное что? – не подсесть самому и не влезть в долг.

Но я всегда был упрямый, и через два года поднакопил деньжат и соскочил. И свалил на Запад, с концами. Осел здесь. За те два года я присмотрелся, что к чему у людей, так что купил здесь магазинчик, лавочку такую, товара на первый оборот и стал заниматься бизнесом. Не скажу, чтоб резко подпрыгнул, но и не прогорел. Поднимался потихоньку. Женился на хорошей девушке, тоже из Мексики. Родилась у нас с Габриелой Агата, потом Энрике, купили дом, выплачивали кредит, все как у людей. Дети в школу пошли.

Ну, а потом была Катастрофа. И всему наступил конец.

Пришла повестка, потом федеральный чиновник, и мне установили минимальную заработную плату работнику, и страховку на него надо. Через два месяца я его уволил, слишком дорого; но это не помогло. Потому что мне установили максимальные цены на основные товары, и запретили повышать. А инфляция, все кругом дорожает. Потом пришла повестка за неправильную уплату налога, еле отделался штрафами, но все остальные деньги ушли на адвоката.

А потом мне сказали, что мой магазин теперь принадлежит народу. И от имени народа им будут управлять чиновники. И приказывать, что мне продавать и по какой цене.

Сбережений у меня не осталось, и за дом платить было нечем. Банк его забрал. А мы стали снимать квартиру с двумя спальнями в плохом районе.

А потом меня арестовали на шесть месяцев за то, что я ругал Вашингтон и социализм. Это оказался внутренний терроризм и преступление ненависти.

Пока я сидел, мою дочь изнасиловали, прямо днем, на улице. И никто не заступился, все боялись – сейчас ведь сажают за что угодно, за то, что гада ударил.

Политикой я никогда не интересовался, но в тюрьме мне объяснили, кто устроил такое в Америке, что невозможно жить и у тебя все отбирает правительство, а всякая мразь издевается. В молодости в Лос-Анджелесе я бы перестрелял гадов, прирезал бы тех, кто насиловал. А теперь – оружия нет, полиции нет, никого не найдешь.

И когда пошли разговоры, что евреи должны ответить за свой социализм и диктатуру правительства, у наших ни у кого не было сомнений: необходимо отомстить тем, кто уничтожил нашу жизнь.

Да, мы им устроили. Теперь нам некуда бежать. Из Америки бежать некуда – больше на земле хороших стран не осталось, нигде уже нельзя жить по-человечески.

Я уже немолод, как видите. Но две глотки я перерезал. Месть за всю мою жизнь, которая пошла прахом. В моем сердце не осталось жалости. Я поджигал их дома, я смотрел, как насилуют их дочерей, и думал: теперь вы почувствуете то же, что чувствовал я. Будьте вы все прокляты.

РАССКАЗ БЕЛОГО ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНОГО ПРОТЕСТАНТА МУЖЧИНЫ