Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

Поздним вечером Женя отправилась меня провожать. Во дворе Бактина она дышала в перчатку. Но я не ощущал вони. Ноздри щекотал аромат, издаваемый мефистофельской трубкой. Я не замечал отвратительного воздуха, поглощенный видением тисненных золотом и серебром томов могучей и опасной по тем временам для бывшего зека эренбурговской полки. Ну если следователь поинтересуется: откуда «Лазик Ройтшванец»? Да если порыться, наверняка еще кое-что обнаружишь из недозволенного. Не троцкист ли он, если сидел? Женя вскользь упомянула о неприятностях с НКВД. Какие к черту неприятности! Он сидел — это точно! Не троцкист ли он? Троцкисты — образованный народ. И меньшевики. А вдруг он по делу Промпартии загремел и с Рамзиным якшался? Кто он есть — книжный миллионер Корейко? Женя, однако, порядочная девушка, и у нее не может быть дурного отца. Но кто он и при чем здесь Эренбург? Зачем им Эренбург? Почему они прицепились к Эренбургу? И откуда знают так подробно его жизнь и творчество?

Снег скрипел под ногами, непривычный мороз стягивал лицо, и на ум пришли хемингуэевские «Снега Килиманджаро» из вишневого довоенного толстого томика. Здесь, в Томске, под желтым фонарем так же сверкал снег, как на вершине фантастической горы, и я вдруг понял, что влип в какую-то необычайную историю, которая не скоро окончится и о которой я когда-нибудь постараюсь рассказать. Это «когда-нибудь» растянулось на половину столетия. Дома я не раздеваясь прилег на постель и мгновенно заснул, опьяненный шлейфом ароматного дыма.

«Ротонда» против Переделкина и Лаврушинского

«День второй» создавался в «Ротонде» и на улице Котантен, вероятно, еще в каких-нибудь приятных и полезных для творчества Эренбурга уголках. Вторая книга о социалистической стройке изготавливалась в первых сданных в эксплуатацию переделкинских дачках и кабинетах еще не до конца оштукатуренной писательской казармы в Лаврушинском. Писанная совершенно иной — поспешной и газетной прозой, она вдохновлялась людьми абсолютно разных профессий: патриархом русской пролетарской литературы, одним из лучших драматургов в мире, совершенно сломленным в нравственном отношении стариком — Максимом Горьким и двумя людьми, специальность которых не просто определить, — безграмотным и агрессивным идеологом РАППа Леопольдом Авербахом и Семеном Фириным — опытнейшим диверсантом и разведчиком, возглавлявшим некогда военный аппарат Компартии Германии.

В 1933 году он вступил в должность заместителя начальника ГУЛАГа и стал начальником строительства Беломорско-Балтийского канала. Личность Фирина характеризуют его занятия и должности. Напарник Фирина «Лёпа», как ласково звали друзья — Фадеев, Либединский, Сурков и прочие — патрона, совершенно ничего не понимал в литературе, книг не писал, а статьи его отличались штампами и квазитеоретическим стилем, скалькированным с работ первых большевистских идеологов. Авербах хоть и был плоть от плоти руководителей Октября, но являл уже собой абсолютно иное физиологическое образование. Единственным видимым его недостатком была национальность. Помноженная на экстремизм самоуверенность и стремление выйти из-под контроля Сталину не нравились. Сталин любил тихих евреев — Ярославского-Губельмана, Митина, Минца и других, державшихся скромно и на вторых ролях. Авербах — сама энергия, порыв, буря. Эти качества в немалой степени и погубили РАПП. Плотно сбитый здоровяк, весельчак и демагог, он появлялся в общественных местах с кобурой на поясе. Родственник Свердлова и Ягоды, его мать — сестра Якова Михайловича, сестра Ида — официальная жена Генриха, с которым он был на «ты». Сам Лёпа женился на дочери Бонч-Бруевича. Он и Фирин жестко курировали свежеиспеченную переделкинско-лаврушинскую братию и служили связующим звеном между ними и Горьким. Четвертым — нетитульным — редактором явился вездесущий Виктор Шкловский, грешивший против большевизма в самом начале 20-х годов. Я так подробно остановился на служебной и интимной биографии руководителей проекта, чтобы яснее стало, откуда ноги растут. Известно, что интимные подробности в значительной степени влияют на поведение и мировоззрение людей, их взгляды и решения. В горьковском особняке на Малой Никитской, которым патриарх владел незаконно, так как дом без компенсации экспроприировали у миллионера Рябушинского, часто бывали и Ягода, и Авербах, и Фирин. Горький не сразу приветил последних, но позднее смирился и приглашал к себе на трапезы. Возможно, он с интересом беседовал с женой Фирина — разведчицей Софьей Залесской, в нелегальном общении — Зосей, прошедшей подготовку на спецотделении Военной академии РККА.