Европейская мозаика

Нетрудно заметить, что многие мысли Бруно созвучны нашим представлениям о природе и вселенной. Действительно, если мы изымем из природных вещей бруновские мировую душу и божественный разум, заменив их «энергиями», «силами» и т. п. физико-математическими категориями, то фактически получим современную естественнонаучную и философскую картину мира. Достойно удивления, как одним усилием воображения Бруно сформулировал множество догадок о строении вселенной и материи, подтвердившихся впоследствии или предвосхитивших будущий интерес науки к данным проблемам. В его трудах можно обнаружить закон сохранения вещёства («Никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную внешнюю и материальную форму»), атомистическую гипотезу («Непрерывное состоит из неделимых»), утверждение о единстве пространства-времени, вечности материи («И нет вещёства, которому по природе подобает быть вечными, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении») и относительности массы тел («Знайте же, что ни Земля, ни какое-нибудь другое тело не является ни лёгким, ни тяжёлым в абсолютном значении»).

Вопреки астрономическим теориям своего времени, Бруно учил, что Земля имеет лишь приблизительно шарообразную форму, будучи сплющенной у полюсов; со временем она «изменит… центр тяжести и положение своё к полюсу»; что Солнце вращается вокруг своей оси; что неподвижные звёзды суть также солнца; что вокруг этих звёзд вращаются, описывая правильные круги или эллипсы, бесчисленные планеты, невидимые для нас вследствие большого расстояния; что кометы представляют собою лишь особый род планет и т. д.

И тем не менее приходится признать, что Бруно не был учёным в современном смысле этого слова. Он был предшественником естествознания и точных наук, но имел с ними слишком мало общего. Знание, к которому он стремился и которое проповедовал, почти всецело относилось к области тайных герметических искусств, то есть оккультизма и симпатической магии. Любая философская абстракция наполнена у него божественным смыслом. Даже математика присутствует в его сочинениях лишь в качестве пифагорейской метафизики, магии чисел.

В трудах Бруно герметизм пережил свой последний ослепительный взлёт, продемонстрировав заложенные в нём возможности разумного постижения действительности и в то же время чётко обозначив границу, отделяющую его от научного метода. После смерти Ноланца их пути окончательно разойдутся, и оккультные учения превратятся в реакционный интеллектуальный хлам, гораздо более враждебный научному взгляду на мир, чем христианское богословие.

Натурфилософские, астрономические, этические идеи «философии рассвета», несмотря на всю их новизну, на открытое и непримиримое противоречие церковному мировоззрению того времени, сами по себе ещё не могли предопределить дальнейшую судьбу их автора. В конце концов у Бруно были предшественники (и современники), которые развивали герметическую традицию, оставаясь при этом добропорядочными христианами. Их «героический энтузиазм» заканчивался там, где намечался полный разрыв с Христом.

Но Бруно смело вернул герметическую магию к её языческим истокам. Целенаправленно и последовательно он пытался возродить «солнечную» религию египтян — религию разума, якобы уничтоженную христианской Церковью. И если для других учителей герметической мудрости XV–XVI веков историческая победа христианства над язычеством означала «очищение» и развитие древнего герметизма, то Бруно видел в этом обстоятельстве «торжество зверя» и сочувственно цитировал Плач из «Асклепия», толкуя его как пророчество неизбежного крушения христианства, чья богословская тьма временно поглотила свет истинного Солнца:

«Разве ты не знаешь, о Асклепий, что Египет — подобие неба?.. Но увы! Придёт время, когда станут думать, будто Египет тщетно был верным поклонником божества: ибо божество, переселившись на небо, оставит Египет пустынным… О Египет, Египет! только сказки останутся от твоей религии, сказки также невероятные для грядущих поколений, у коих не будет ничего, что поведало бы им о твоих благочестивых деяниях, кроме письмён, высеченных на камнях… Тьма возобладает над светом, смерть станут считать полезнее жизни, никто не поднимет очей своих к небу, на религиозного человека будут смотреть как на безумца, неблагочестивого станут считать благоразумным, необузданного — сильным, злейшего — добрым. И — поверишь ли мне? — даже смертную казнь определят тому, кто будет исповедовать религию разума… Но не сомневайся, Асклепий, ибо после того, как исполнится всё это, Господь и Отец Бог, управитель мира, всемогущий Промыслитель… несомненно положит конец этому позору и воззовёт мир к древнему виду».