Европейская мозаика

В Париже Бруно издал две свои книги — «О тенях идей» и «Песнь Цирцеи» — его первые сочинения по магическому искусству памяти. Эти трактаты привлекли внимание короля Генриха III, выказывавшего неподдельный интерес к герметизму и магии. Бруно была пожалована должность придворного чтеца.

Однако, несмотря на королевское расположение, в начале 1583 года он оставил Францию, имея в кармане рекомендательное письмо от Генриха III к французскому послу в Лондоне Мишелю де Кастельно де Мовиссьеру. Как объяснял сам Бруно, его отъезд был вызван волнениями, связанными с обострением гражданской войны во Франции. По всей вероятности, он увидел, что позиции Католической лиги в Париже с каждым днём усиливаются. В этой ситуации покровительство английской государыни, открыто порвавшей с папством, выглядело в его глазах более предпочтительным.

Приезд Бруно в Лондон предварило недоброжелательное донесение от английского посла в Париже Генри Кобхема ко двору королевы Елизаветы: «Синьор доктор Джордано Бруно Ноланец, профессор философии, собирается ехать в Англию. О его религиозных взглядах я не могу дать хороший отзыв».

Тем не менее два с половиной года, проведённые Бруно в Англии, стали самыми благополучными и плодотворными в его жизни. Хотя и здесь не обошлось без публичного скандала. Французский посол в Лондоне Мишель де Кастельно приютил гостя у себя в доме и ввёл в круг близких к королеве людей. Благодаря их дружескому участию Бруно был допущен к чтению лекций в Оксфорде. Ректору Оксфордского университета он отрекомендовался следующим образом:

«Филотео (греч. „любящий Бога“. — С. Ц.) Джордано Бруно Ноланец, доктор самой изощрённой теологии, профессор самой чистой и безвредной магии, известный в лучших академиях Европы, признанный и с почётом принимаемый философ, всюду у себя дома, кроме как у варваров и черни, пробудитель спящих душ, усмиритель наглого и упрямого невежества, провозвестник всеобщего человеколюбия, предпочитающий итальянское не более, нежели британское, скорее мужчина, чем женщина, в клобуке скорее, чем в короне, одетый скорее в тогу, чем облачённый в доспехи, в монашеском капюшоне скорее, чем без оного, нет человека с более мирными помыслами, более обходительного, более верного, более полезного; он не смотрит на помазание главы, на начертание креста на лбу, на омытые руки, на обрезание, но (коли человека можно познать по его лицу) на образованность ума и души. Он ненавистен распространителям глупости и лицемерам, но взыскан честными и усердными, и его гению самые знатные рукоплескали…».

Прочитав это представительное резюме, ректор, вероятно, недоверчиво хмыкнул. Впрочем, об учёности нового профессора свидетельствовал также поднесённый ректору сложнейший трактат об искусстве памяти, титульный лист которого сообщал читателю, что он найдёт здесь всё, что «исследуется с помощью логики, метафизики, каббалы, естественной магии, великих и кратких искусств». Принятый в штат Оксфорда, Бруно в течение полугода читал лекции по философии, причём какой-то оксфордский эрудит уличил его в плагиате: оказалось, что первая и вторая лекция Ноланца были «взяты почти дословно из сочинений Марсилия Фичино» (видимо, имеются в виду переведённые им герметические трактаты). Крупная размолвка с оксфордской профессурой произошла в июне 1583 года, во время посещения Лондона польским князем Альбертом Ласским, большим любителем наук и искусств. По распоряжению королевы, высокого гостя развлекали приёмами, спектаклями и публичными диспутами.

Один из таких учёных турниров был посвящён устройству вселенной. Надо сказать, что специальный университетский декрет предписывал участникам диспутов следовать в своих речах Аристотелевым взглядам на этот предмет, запрещая под угрозой денежного штрафа заниматься «бесплодными и суетными вопросами, отступая от древней и истинной философии». И вот, в присутствии польского князя, высокопоставленных английских вельмож и оксфордских богословов, произошёл горячий спор между Бруно, защищавшим гелиоцентрическую систему Коперника, и его противником, доктором теологии Нундиниусом. Об исходе этих прений сохранились различные мнения. Ноланец впоследствии хвастал, что «пятнадцатью силлогизмами посадил 15 раз, как цыплёнка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае. Пусть вам расскажут, как некультурно и невежливо выступала эта свинья доктор и с каким терпением и воспитанностью держался его диспутант, который на деле показал, что он природный неаполитанец, воспитанный под самым благословенным небом».