Европейцы

Тут миссис Герет медленно поднялась и, подойдя к своей молодой приятельнице, обняла ее и поцеловала. После чего несколько театральным, покровительственно-светским жестом взяла ее под руку.

– Пройдемся немного, – сказала она, плотнее прижимаясь к ней, чтобы унять озноб. Они двинулись вдоль террасы, и она заговорила о другом: – Значит, он все-таки сумел найти в себе красноречие, бедный птенчик, – все свои обиды вам выплакал?

Фледа с улыбкой опустила глаза на свою спутницу, которая, закутавшись в накидку и сгорбившись, тяжело опиралась на нее, производя до странности непривычное впечатление хитроватой старушки.

– Все, о чем он мог мне поведать, я и так прекрасно знаю.

– Что правда, то правда – вы все знаете! Нет, моя дорогая, вас нельзя упрекнуть в мелочном сведении счетов; у вас бесподобное воображение, и вообще вы милейшее создание. Будь вы пустышкой, как большинство юных девиц – да что там, как все они! – я давно уже сказала бы вам какую-нибудь гадость, оскорбила бы вас, и вы бежали бы от меня как от чумы. Впрочем, нет, по зрелом размышлении, – рассуждала миссис Герет, – вы не бежали бы от меня; напротив, никакая сила не заставила бы вас двинуться с места. Вы так и сидели бы, забившись в угол, молча зализывая раны, плача от обиды на свою мучительницу, и при каждом удобном случае жаловались бы всем, какая я бесчувственная скотина, – и это была бы сущая правда!

Они прохаживались взад и вперед, и миссис Герет не давала Фледе, которая со смехом пыталась возражать, вставить хоть слово – чтобы пустая любезность не испортила темпераментно обрисованной ею картины. Она до небес возносила ее ум и долготерпение; потом сказала, что становится слишком темно и холодно и пора идти в дом пить чай. Притом сама же отчего-то медлила, словно хотела подольше тут задержаться, и сама вернулась к ультиматуму Оуэна, задав еще один-другой вопрос, в частности, действительно ли он, по Флединому впечатлению, считает, что она, миссис Герет, подчинится его требованиям.

– Мне кажется, он действительно считает, что если я хорошенько постараюсь, то смогу вас уломать… – Едва промолвив эти слова, наша юная леди осеклась и, словно в ответ на пылкий жест своей старшей приятельницы несколькими минутами ранее, кинулась к ней с объятием.

– И вы обещали постараться – понятно. Об этом вы тоже запамятовали мне сказать, – добавила миссис Герет, когда они вновь двинулись с места. – Впрочем, с вами держи ухо востро, вы на что угодно способны!

Пока Фледа обдумывала, почему она и правда прибегла к умолчанию, теперь уже разоблаченному, ее спутница вдруг ошарашила ее вопросом, как будто совершенно к делу не относящимся, а по форме отдающим даже вульгарностью:

– Ну ладно, а какого дьявола они так тянут?

Фледа, поколебавшись, уточнила:

– Вы имеете в виду свадьбу?

– Ну ясно свадьбу, что ж еще!

Фледа ответила не сразу:

– Не имею ни малейшего понятия.

– Вы его не спросили?

– Помилуйте, как вы это себе представляете?

– Как представляю себе, что вы задали столь бестактный вопрос? Я бы задала – то есть на вашем месте; но я натура грубая, слава тебе господи!

Фледе подумалось, что она и сама натура грубая – во всяком случае, ей очень скоро придется явить себя таковой; между тем миссис Герет с напором, который, по-видимому, только усилился, продолжала допытываться:

– Но день был же назначен! Какой? Уж не теперь ли?

– Совершенно не могу припомнить.

Это было вполне в духе столь противоречивого и яркого характера миссис Герет – вплоть до той минуты оставаться полностью и надменно равнодушной к сей подробности. Теперь, однако, у нее, очевидно, возник резон стремиться внести ясность. Она мысленно перепроверила себя и удивилась:

– Разве этот день не миновал уже? – И, вдруг остановившись, заявила: – Ей-богу, они не иначе как отложили это дело! – Поскольку Фледа никак не откликнулась, она резко спросила ее напрямик: – Так они отложили?

– Не имею ни малейшего понятия.

Миссис Герет снова смерила ее суровым взглядом:

– Разве он не сказал вам… так-таки ничегошеньки не сказал?

Фледа меж тем успела собраться с мыслями. Если сейчас она повторит его слова, это вовсе не сыграет на руку ее решительной клятве, данной себе самой; зато сыграет на руку ее недостойному – с кляпом во рту и повязкой на глазах – заветному чаянию. Она прекрасно могла рассчитать весь эффект, если рассказала бы миссис Герет, как из собственных уст потерявшего покой Оуэна услышала, что Мона согласна только на полную реституцию, а в противном случае даст ему от ворот поворот. Ее задача – добиться реституции, не выдав своей осведомленности. Единственный способ не выдать своей осведомленности – это вообще не говорить ни слова правды в этой связи; а единственный способ выполнить последнее условие – отвечать своей приятельнице так, как она секунду спустя и ответила:

– Он ничего мне не рассказывал, он этого предмета даже не касался.

– Совсем?

– Совсем.

Миссис Герет смотрела на Фледу и что-то в уме прикидывала.

– А вам, случайно, не известно, чего они дожидаются – может, когда вернутся вещи?

– Откуда мне знать? Я же у них не в конфидантках!