Exegi monumentum

И слагался у Бори план, И жестокий, и фантастический. А слагался он потому, что подопечные Вонави отличались удивительным незнанием жизни. Суетливой и пошлой, но упрямо-реальной.

Уж, казалось бы, тот же Боря. Он огонь, и воду, и медные трубы прошел. Служил в армии где-то на Крайнем Севере, чуть ли не под Верхоянском; полюс холода там и морозы под 70 градусов. По Москве вертелся таксистом. А его СТОА-10 — энциклопедия русской жизни; ковыряясь в яме, наслушаешься, насмот­ришься.

Но и Яша, и Буба, и Боря-Яроб рисовали в своем воображении и далекое прошлое, и современную нашу реальность как картинную галерею, ряд живопис­ных полотен. В центре каждого из полотен непременно явлен кто-нибудь из их школы: на одном полотне сам гуру восседает на полутроне, окруженный толпой представителей благодарного человечества, улыбается, глядя на освобожденных им обывателей; на другом — демонический Яша распоряжается воздвижением какого-то светлого храма...

А далее...

И стала в полусонном сознании Бори слагаться картина: он, Боря, произносит громоподобную гневную речь; он, обращаясь ко всему человечеству, взывает к правде; он — кто-то вроде Иоанна Предтечи. То саркастически хохоча, то переходя на патетику, то с неумолимой логичностью рассказывает он о гуру.

О миссии его. О его гениальности. О той свободе, которую он несет человечеству.

И — вспышки блицев. Стрекочущие телекамеры, Звукозаписывающая аппа­ратура. И тянутся, рвутся к Боре прозревшие репортеры солиднейших заокеан­ских, европейских и австралийских газет; среди них и прехорошенькие телки мелькают — экзотика!..

Вскоре после путешествия в XVIII столетие со своей СТОА-10 Боря сбежал: уволился. А чтоб не было придирок — нигде не работает, мол,— определился сторожем куда-то на склад: сутки работать, трое суток свободен. Деньги роздал женам. А мысли о породистых телках хотя и мелькали порою, он гнал их безжалостно: скверные это мысли. Стал Боря хранить целомудрие. Не поздно ли? Да нет, прозревать никогда не поздно.

А теперь рисовалась ему картина: панно некое с его триумфальной фигурою в центре. Слышал он о судебных процессах над диссидентами; завистливо фыр­кал: в школе Ста сорока четырех великих арканов терпеть не могли чьего бы то ни было успеха, а тут был успех, хотя и дорогою ценой доставшийся. Но Боря и восхищался: уж эти, они у-ме-ют. Да, умеют они превратить скамью подсудимых в трибуну, а свою защиту — в обвинение мучителей и тюремщиков. Их слова подхватывают радиостанции всего мира, их цитируют. И они триумфально отбы­вают в узилище. А что, если?..

Да, гуру он должен спасти! А, да что там спасти. Он должен провозгласить гуру, его в мир ввести, как этот блаженный Иоанн Креститель Христа миру открыл. Возвысил Иоанн Креститель Христа, хотя жизнью заплатил за слово свое: голову ему отрубили. Пусть и Боре...

Героические картины, наезжая одна на другую, теснились в сознании: Павел Власов из «Матери» Горького и Георгий Димитров на процессе о поджоге рейхста­га. А еще — академик Сахаров. Надо речь произнести на суде, показать всему миру, кого у нас гонят и травят. И тогда распахнутся ворота в Белых Столбах, гуру выведут под руки, гуру въедет в Москву по Каширскому шоссе в открытой машине, и колокола звонить будут — ко-ло-ко-ла! И хотя не он, не Боря-Яроб, будет сидеть за рулем, потому что его на земле, в материальном мире, не будет уже — расстреляют его, казнят, а за руль посадят какого-нибудь майора. Будет въезд в столицу, прямехонько в Кремль: взрыв, открытый взрыв общенародного ликования, столпы огненные, в которых сгорит, испепелится вся черная масса заокеанских злобных энергий, и в бессильном бесновании станут корчиться амери­канские маги в своих норах, в подземных бункерах...

Воссияет правда, восторжествует!

Что для этого надо сделать?

Ясно, что: погибнуть, но перед казнью сказать вещее слово...

А у нас в подполье, в группе УГОН, тем временем шло к концу обучение.

Мы порядочно поднаторели в прикладной скульптурологии, в науке о бытова­нии изваяний: логика их расстановки на площадях и на улицах, психоэнергетиче­ская продуктивность, способы и формы ее форсирования.

Очень много занимались историей парапсихологической эксплуатации извая­ний, ИПЭИ. Лекторы менялись, каждый подходил к проблеме по-своему. Оговари­вались: многое из сказанного ими — всего лишь гипотезы да догадки, потому что каждая религия, каждая нация свои тайны и секреты уносит с собой. Среди них — секреты методики сбора ПЭ: охраняют их жрецы, посвященные; знания передава­лись только изустно, и лишь к XVIII веку стали что-то записывать. Разумеется, тайнописью, шифром. Есть преемственность в хранении тайны: большевикам было передано нечто от Временного правительства Керенского, а ему — от великих князей; и переданное хранится в запаянных колбах-бидонах, распечатать которые нет и нет дозволения свыше. Что-то из переданного использовать было можно, хотя идиотский «классовый подход» много нам навредил.