Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Появление понятия эзопова языка связано с литературно-цензурной «гонкой вооружений», активно развивающейся в Российской империи XIX века. Количество печатных текстов постепенно увеличивалось вместе с ростом грамотного населения в российских городах в 1860–1890-е годы, и российские цензоры стремились поставить на «поток» контроль за литературой и периодической печатью30. Цензорам было предписано правилами искать не только явную, но и скрытую крамолу в каждом произведении до его отправки в печать. В ответ русские литераторы и издатели использовали искусство намеков и сложных ассоциаций, чтобы спасти свои тексты.

Автором выражения «эзоповский31 язык» часто называют сатирика, писателя и журналиста Михаила Салтыкова-Щедрина. И действительно, он часто употреблял это выражение, и, как правило, неодобрительно. Для него эзоповский язык – это язык раба, которого вынудили его использовать: «Я – русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать. <…> Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа езоповскою, – манера, обнаруживавшая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств» – писал он в 1875 году32

.

В последней четверти XIX – начале XX века литераторы и политические деятели активно используют «язык раба» на практике, а само выражение продолжает распространяться, в основном ограничиваясь журналистскими фельетонами.

Расширение сферы использования «эзопова языка» наступает во время Первой мировой войны. В дневниках начинают упоминаться письма на фронт или с фронта, авторы которых обманули цензуру с помощью иносказаний33. Молодой физик Сергей Вавилов, будущий академик, в своем дневнике 1915 года сообщил о получении из дома письма с зашифрованным сообщением о погроме: «…эзоповским языком пишут, что в Лондоне разбито 150 немецких лавок»34

.

Владение эзоповским наречием становится важным навыком выживания, и во время войны он переходит из письменного текста в среду устных разговоров. Например, поэтесса Зинаида Гиппиус гордилась своим умением говорить на устном эзоповом языке: «Не надо думать, что это мы столь свободно говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком»35.

После революции 1917 года в советской стране складывается новая, тоталитарная система, в рамках которой власть поощряла говорение только на одном, одобряемом, языке. Любые высказывания граждан стали подлежать постоянному контролю, а крамольные высказывания – наказанию. К концу 1920-х годов складывается и система советской цензуры Главлит36, и политический мониторинг повседневных речей советских граждан (так называемые «сводки о настроениях»), который осуществлялся политической полицией. Реальные цензоры (в тюрьме, в лагере, в литературном журнале) советской эпохи контролировали высказывания советского человека, тщательно выискивая среди них неправильные. К перечню этих цензоров стоит добавить еще и «горизонтальных цензоров» – соседей, коллег. Они в любой момент, по принуждению или из высоких идеологических соображений, могли найти в чужом высказывании что-нибудь неправильное и донести на автора совершенно невинной реплики.

В такой ситуации устные иносказания становятся средством для спасения от ареста. 28 июля 1925 года Алексей Орешников, известный специалист по русской и античной нумизматике, запишет в своем дневнике37

: «Как противен этот езоповский язык, который привился у нас! С другой стороны – что поделаешь? Если будешь говорить искренним языком – очутишься в ГПУ»38. Ему, 70-летнему историку, тотальное использование эзоповского языка в 1925 году кажется чем-то новым (даже по сравнению с борьбой с царской цензурой), неприятным явлением, но спасающим от излишнего внимания политической полиции.

Политическая полиция не могла не реагировать на попытки граждан избежать внимания цензоров. Борьба чекистов с эзоповым языком и сатирическим изображением действительности хорошо отражена в анонимном стишке, который ходил по рукам в Москве 1933 года:

Однажды ГПУ пришло к Эзопу

И – хвать его за жопу.Смысл басни ясен —Не надо басен!39

После смерти Сталина в 1953 году и окончания эпохи сталинизма система репрессий изменилась. Гораздо меньше людей преследовали физически: меньше арестовывали, гораздо реже отправляли в лагеря. Но контроль за жизнью советских граждан никуда не делся, просто он стал более дистанционным. Зато ощущение этого контроля среди тех советских граждан, которым было что скрывать, было повсеместным. Иногда этот страх перед вездесущими «ушами» и «глазами» Комитета государственной безопасности приобретал гротескные формы. Недаром в 1970-е годы среди жителей Москвы и Ленинграда ходил слух, будто нельзя читать самиздатовскую литературу на скамейке в парке, потому что «они все видят со спутника»40.