Не со всеми рекомендациями Булгарина можно согласиться; например, с переводом maître d’école он явно перемудрил; выражение это означает именно «школьный учитель»; в современном переводе Я. Лесюка, Ф. Мендельсона, О. Моисеенко и М. Трескунова, выпущенном в 1989 г., этот персонаж назван Грамотеем. Зато goualeuse и в современном издании переведена как Певунья. Но дело не в частностях, а в очевидном стремлении Булгарина взвесить и оценить семантику французских слов и сравнить с ними их русские переводы. Мы не касаемся здесь дискуссии о романе Сю, которая развернулась в 1843–1844 гг. в русской прессе; о некоторых ее аспектах напомнил в недавней статье К. А. Чекалов[346]
, однако он не касается в ней переводческого аспекта, как не коснулся его и Белинский в своем подробном анализе «Парижских тайн»[347]. Белинского интересовали в первую очередь содержание и идеология французского романа, Булгарина же интересует, помимо всего прочего, соответствие русского перевода французскому оригиналу.Еще более подробна и обстоятельна его критика анонимных переводов «Замогильных записок» Шатобриана, напечатанных в «Отечественных записках» (1848. Т. 61) и в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1848. № 235–271):