Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь

Однако в то время как эти и подобные программы интервенции восхваляются в литературе о счастье, все большее число оппонентов, экспертов в области образования, не разделяют их энтузиазма, критически анализируя некоторые из наиболее негативных последствий и проверяя их предполагаемую эффективность. Что касается некоторых последствий, то необходимо отметить работу Кэтрин Экклстоун и Денниса Хейса о, как они назвали, «терапевтическом повороте в образовании»¹⁰⁷

. Помимо индивидуалистических и неолиберальных предубеждений, лежащих в основе позитивного образования, Экклстоун и Хейс отмечают, что эти образовательные программы и интервенции выдают за правду ложную риторику о расширении возможностей. За ней, продолжают они, скрывается опасное поощрение уязвимого, хрупкого и «заниженного Я», которое инфантилизирует учащихся, отдает предпочтение эмоциональной заботе вместо интеллектуального мышления и ставит обучение в полную зависимость от терапевтических экспертов и психодиагностик. Экклстоун и Хейс подчеркивают, что эти методы прививают ученикам чрезмерное внимание к их внутренней эмоциональной жизни, подрывая их автономию и затягивая многих в порочный круг тревожности и терапевтической зависимости: «Большинству детей и подростков еще не нанесен вред, но обучение сделает это. Неслучайно дети, сообщающие о тревожности в беспрецедентном количестве, испытали на себе [подобные] интервенции […] терапевтическое образование закладывает в них уязвимость и тревожность, дети выражают ее, а затем получают еще больше терапевтических вмешательств»

¹⁰⁸

.

Что касается эффективности, то позитивные образовательные интервенции также не показали ту эффективность, которую предполагает литература о счастье. Отметим, что обещания и надежды, что такие интервенции сработают, не новы. Скорее наоборот: на них основывались многочисленные и амбициозные образовательные программы во второй половине прошлого века, закончившиеся довольно серьезными провалами. Одна из самых запомнившихся (и неудачных) попыток связана с движением за повышение самооценки в 1980-х и 1990-х годах, когда эпидемия низкой самооценки привела к тому, что это понятие прижилось в разговорной речи. Представители движения утверждали, что практически все социальные и индивидуальные проблемы могут быть объяснены низкой самооценкой: «многие, если не большинство, из основных проблем, с которыми сталкивается общество, произрастают из низкой самооценки многих людей в этом обществе»¹⁰⁹. Натаниэль Бранден, один из ведущих представителей этого движения, заявил, что нет «ни одной психологической проблемы – от тревоги и депрессии, страха близости или успеха, до супружеских побоев или растления малолетних, – которая не была бы связана с проблемой низкой самооценки»; поэтому, вне всякого сомнения, «самооценка имеет глубокие последствия для всех аспектов нашей жизни»¹¹⁰. Например, губернатор Калифорнии в 1986 году в течение нескольких лет финансировал Оперативную рабочую группу по самооценке и личной и социальной ответственности с годовым бюджетом в 245 000 долларов, чтобы помочь найти решения для таких проблем, как преступность, подростковая беременность, наркомания и неуспеваемость в школе. Хотя эта и подобные попытки впоследствии не преуспели, в 1990-х годах Национальная ассоциация самооценки (NASE) взяла на вооружение предыдущие попытки и запустила новую программу интервенции, на этот раз задействовав ученых, а также популярных североамериканских авторов по самопомощи, таких как Джек Кэнфилд и Энтони Роббинс. Столкнувшись по пути с многочисленными теоретическими и методологическими проблемами, результаты программы были не лучше, чем у предыдущих попыток 1980-х годов.