Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь

Обращаться к концепту счастья очень удобно с технократической точки зрения. Счастье, кажется, придает блеск гуманизма дегуманизирующему мировоззрению технократии. По их идее, общий показатель счастья довольно точно отражает чувства и настроения населения, поэтому нет необходимости спрашивать людей, что они думают о политических мерах, а можно просто попросить заполнить анкету из пяти пунктов, чтобы оценить, насколько они довольны жизнью. Мнения, в отличие от оценок счастья, беспорядочны, запутаны и их трудно интерпретировать. В начале отчета о мировом счастье Лэйард и О̕Доннелл подчеркивают, что общий показатель счастья должен быть критерием политики в любой демократии, и одновременно они обращают внимание на то, что на вопросы с просьбой оценить определенную политику исследователи «получают бессмысленные ответы», поэтому данные о счастье являются более надежным и «новым действенным методом научно обоснованной разработки политики»⁷³. Тем не менее идея рассматривать людей как данные и не интересоваться их реальным мнением, исходя из того, что оно может быть бессмысленным, кажется скорее деспотичной, чем демократичной. Как предположил Уильям Дэвис

⁷⁴, проблема неоутилитарных, технократических подходов заключается в самой демократии. Возможно, ее сфера влияния вышла за пределы управляемого, и такие понятия, как счастье, которые поддаются количественной оценке, способны унифицировать суждения и убеждения и напоминают идею общественного благополучия (все более необоснованную), превратились в стратегию, позволяющую предложить крохи демократии без какой-либо необходимости разбираться с нежелательными результатами и политическими проблемами, связанными с настоящими демократическими решениями.

Без всяких сомнений, сегодня счастье является в высшей степени политическим понятием, и в англосаксонских культурах оно было таковым по крайней мере с начала Нового времени. Это подтверждают как экономисты счастья, так и позитивные психологи, которые считают, что счастье имеет как политические, так и экономические и социальные последствия. Как доказывает Эшли Фроули, почти сорок процентов работ позитивных психологов содержат выводы, влияющие на политические меры⁷⁵

. Однако они неохотно признают, что у исследований и у внедрения счастья могут быть политические и культурные подоплеки: за научным изучением счастья и его политическим, экономическим и социальным применением может стоять идеологическая повестка дня, а также культурная предвзятость. Исследователи счастья пытаются избежать любых культурных, исторических или идеологических постановок вопросов, придерживаясь дихотомии «наука/ценности» и настаивая на том, что научный подход не позволяет нагружать их определение счастливого человека моральными принципами, этическими предписаниями и идеологическими ценностями. Тем не менее это явно контрастирует с той тесной связью, которую счастье поддерживает с основными индивидуалистическими допущениями и этическими требованиями, характерными для неолиберальной идеологии, о чем пойдет речь в следующей главе.

Глава 2. Возрождение индивидуализма

Отделившись от семьи, религии и служения как источников авторитета, долга и морального примера, «я» добивается счастья и удовлетворяет желания, вырабатывая при этом индивидуальную форму действия. Но в чем заключаются эти желания? По какой мерке или способностям «я» определяет счастье? Перед лицом этих вопросов […] индивидуализм, кажется, как никогда решительно настроен отбросить все критерии, кроме радикального частного одобрения.

Роберт Белла и др.

Привычки сердца

Счастье и неолиберализм