Факультет патологии

Вот, например: Маня любит Ваню, а Ваня немного того, пьет (но и это редко покажут, это уж я беру так, исключение) или лучше что-то нехорошее с ним творится, и с ней он из-за этого плохо обращается (а ей-то жениться надо, уже чешется), и она ничего понять не может, ну и начинает давить на все организации, ходить по инстанциям, от цехкома до райкома, и собираются комсомольские собрания, и товарищи его стыдят (а сами водку жрут за экраном, за ушами трещит; но ведь не покажут – а вот она правда!), и жильцы его дома собираются, и в ЖЭКе уже на него косятся. Слесарь Васька Жуков говорит Ваньке: горячую воду отключу, мыться не дам, если не исправишься, а сам думает, как бы это Маньку к себе в кочегарную заманить (эти думы-мысли тоже не показываются). Наконец, товарищеский суд 5-го ЖКО собирается, его и стыдят, и ругают, и судят, и рядят, а на производстве уже тринадцатой зарплаты лишили (а на Новый год не на что нажраться будет, думает Ваня, вот сука Манька), и возвращается герой в лоно просящее, содрогается оно, и создается – рождается новая советская семья, социалистическая ячейка называется. И у Маньки уже ничего не чешется.

Манька счастлива.

Я, конечно, утрирую, но все сюжеты недалеки от этого.

Кончается французский фильм, я выхожу из зала и думаю, чего у нас такие фильмы не делают. У них тоже есть французские Манька и Ванька (Мирей и Жан)… а как-то со вкусом получается…

Я иду по листве, ее еще не много. Мало людей на улице, только четыре часа, а кончают работать в пять.

На углу выпиваю кружку пива, и еще какая-то мелочь остается. Папа не балует меня особо каждодневными даваниями, а мама вообще от этого отреклась. На что живу, не знаю. Прямо хоть «бизнесом» занимайся. Но это дело не для меня. Я не люблю суеты. Жизнь проходит незамеченно.

Чего-то я разбрюзжался сегодня.

На следующей неделе я начал создавать волейбольную команду.

Пенису это надо было. Он прислал мне десять дохнариков каких-то с первого курса, которые, как и я, не хотели ходить на физкультуру и решили, что секция волейбола самое подходящее для этого место. А то, что через полтора месяца я должен был выставить команду на первенство института, это никого не волновало. Естественно, кроме Пениса. И меня. Я вообще по-дурацки устроен, если за что-то берусь, делаю от всей души, полностью выкладываясь и до конца впрягаясь.

На вторую тренировку одна треть присланных уже не явилась. И я их больше не видел никогда. До этого я попросил их давать пас, посмотреть, как они умеют мяч держать. Оказалось, что девять из них мяча не держали никогда. Ну, Пенис, подумал я про себя и добавил, что я положил на него: то же самое, только по-другому называется… Один держал, умел играть и даже бил когда-то, на него я и сделал главную ставку. Остальных пришлось учить в скорейшем темпе волейболу – от "А" до "Я". Из семи оставшихся двум я сказал, что поставлю им зачеты и отмечу в журнале, но чтобы в зале они больше не появлялись никогда. Это были абсолютные дубари, и бесили меня страшно.

– А мы как же? – сказала мне пятерка остальных, оставшихся.

– А вы будете, как проклятые, грызть гранит (гранитные азы) волейбола, или я буду не я, но из вас получится волейбольная команда.

Наш институт был полная загадка по части мужиков и особенно на нашем факультете, брали кого попало, лишь бы мужского пола, так как по плану мужчин-преподавателей не хватало и были одни девки.

Я пытался игроков научить верхнему и нижнему элементарным приемам и целые дни, с утра до вечера, над этим бился. Далее расчет мой был такой: в одной линии играю я, в – другой этот бьющий, а они подыгрывают как угодно, чем угодно, лишь бы цепляли, не давая мячу упасть. А что я мог еще придумать, если на этом факаном факультете были одни только девочки и ни одного мужика, – толком. Каждый курс имел примерно сто двадцать студентов, сто из них наверняка были девочки, а двадцать – ребята. Но это были такие отбросы и ужасы гримасной жизни, что из них десять точно никуда не годились, пять было, может, и нормальных, но их и за золото в зал не затащишь, когда нет необходимости или зачет сдавать не надо, а остальные были либо алкоголики, либо дегенераты, либо им вообще все до лампочки было.

Бился я со своими «игроками» даже в воскресенье, сделал третий день тренировок и обещал после соревнований дать месяц отдыха до сессии и отмечать, что ходили на занятия. Нагрузки я им давал такие, что сам еле выходил живой из зала.

А тут еще как раз приближалась свадьба Ирки, это была кровавая свадьба, мир таких не видел и не увидит уже никогда, а история не узнает и не сохранит, если я не опишу. Господи, пошли слова.

Жизнь в институте протекала по-прежнему, вяло и обычно. Кроме всеобщей темы, волнующей и будоражушей все умы, языки и губы факультета: свадьбы пары. Оставалось совсем немного дней, а они гавкались и орали (уже друг на друга: Ирка обрела уверенный голос), как будто и не собирались жениться.