Фальшивая принцесса (СИ)

— Благодарю, тол Торхильд, — Ангелина почувствовала, как на её лбу от напряжения начали собираться капельки пота. Кто бы мог подумать, что ткать одежду — это настолько тяжело? Приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы расщепить плотный поток магии на более тонкие ниточки, и ещё больше — на то, что бы заставить эти неповоротливые, толщиной всего с волосок мигающие лесочки захватывать и перетаскивать на нужное место нити пряжи. Мозг Ангелины вскипел от этого уже спустя несколько минут, и она с завистью посматривала на с лёгкостью строчивших свои тканевые полотна ткачих. Движения их пальцев были элегантными и быстрыми, какие бывают обычно у людей, посвятивших значительную часть своей жизни игре на клавишных музыкальных инструментах, а магические потоки — мягкими и плавными, что породило в девушке новый виток зависти.

Она уже не в первый раз замечала, насколько её магия казалась корявой и неповоротливой — тогда как для других людей собственный магический источник воспринимался как продолжение их рук, для Ангелины он был скорее неким вспомогательным средством, к которому она прибегала либо в момент острой нужды, либо когда вспоминала о необходимости его повсеместного использования. Отчасти именно поэтому она попросила у Харальда разрешения заняться ткачеством — требующая большого напряжения магического источника работа могла стать для неё отличной тренировкой.

Кроме того, у неё имелась и другая, куда более важная причина хотеть присутствовать здесь.

Тол Фредерика.

После того знаменательного завтрака, во время которого большая часть каттегатского истеблишмента имела возможность лично засвидетельствовать негласную позицию по интересующему их вопросу самой принцессы Норфолка, атмосфера в замке, несмотря на данное Харальдом распоряжение о подготовке к войне, заметно потеплела. Всё меньше настороженных взглядов теперь адресовалось Ангелине и всё большее число каттегатцев везде, куда бы она не пошла, спешили выразить ей своё почтение.

Конечно, до сих пор оставалась группа, и в значительности её не приходилось сомневаться, сохранявших как минимум скептическое, а как максимум — и вовсе однозначно негативное отношение к будущей супруге конунга, но даже малейшее потепление в свой адрес девушка, только и наталкивающаяся в этом мире на беспрестанное отвержение толпы, воспринимала с огромной радостью. Ей по-прежнему приходилось держать лицо — обязанность, которая, похоже, будет лежать на её плечах теперь всегда, — однако осознание того, что это начинает давать свои плоды здорово подстёгивали уверенность в себе Ангелины.

Сейчас уже она не тушевалась, как раньше, всякий раз, когда очередной ненавистник норфолкцев позволял себе обронить какое-нибудь уничижительное замечание, касающееся как самого Норфолка, так и представителей его королевского дома, — теперь она со спокойной уверенностью осаживала его, порой делая это настолько филигранно, что окружающие, впечатлённые её остроумием, принимались бросать в сторону грубияна насмешливые взгляды, а некоторые даже позволяли себе откровенные смешки. В числе последних нередко оказывалась Ратель. Бравая военная, являясь личностью довольно саркастичной, и сама никогда не упускала возможности отпустить язвительный комментарий — жертвами её острого языка частенько становился даже конунг Харальд, относившийся к высказываниям своей подруги с большим юмором. Он в принципе, как успела заметить Ангелина, отличался редким спокойствием и какой-то внутренней устойчивостью. Как-то девушка, мучаясь в своей постели в одну из бессонных ночей, подумала о том, что её будущий супруг похож на фьорд — такой же величественный и умиротворённый на поверхности, и полный скрытой опасности внутри.

Диссонансный.

Абсолютная миролюбивость и незлобливость с теми, кто демонстрировал ему преданность и послушание, и тотальная, ужасающая своей бесцеремонностью жестокость к тем, кто его доверие терял или был врагом. У Ангелины до сих сжималось нутро при одном только воспоминании о том, как Харальд хладнокровно наблюдал за казнью уличённого в сотрудничестве с норфолкской торговой гильдией ярла. Всего раздетого, мужчину вывели на площадь и, поставив на колени перед расположившимся на высоком деревянном помосте конунгом, медленно стянули с него кожу с помощью управлявшихся магией нескольких тол продетых в него металлических крючков. Всё это время правитель Каттегата сидел в расслабленной позе, лениво разглядывая корчившегося в муках преступника. Ледяные глаза его обжигали холодом равнодушия — казалось, Харальда совсем не трогали ни мольбы его бывшего соратника, ни его мучения.