Фальшивый Фауст, или Переправленная, пополненная поваренная книга

— Я не говорила — на жар,— кричит Дайла.— Затем помешивай черпаком соусик...

— Господин Кристофер сказал тогда в «Роме»: к чертям социков!

— Мама!

Завершить рассказ Дайле не удалось, мадам перебивала ее, так что под конец обе чуть было не подрались, по каковой причине пастила из гауйских линей под грибным соусом навеки осталась для меня загадкой. Не буду баловаться на колики и резь в кишках, от коих мне поялком досталось в поезде на обратном пути. Скажу только, что ощущение у меня было такое, будто в моей робе в поисках выхода бесновалась стая линей.

Я не съел всего, что навалил в тарелку. Сделал вид, что увлекся творожными хлопьями в деревянной кадке, по словам хозяйки, были привезены из деревни, потому как очень нравятся Фредису. Свежий, неподдельный товар, не сравнить-де с продукцией этих теперешних; молочных кооперативов, черт знает что за кислятину выпускают,— жалуется якобы Фредис.

— Фредис? — спрашиваю.— А где же он?

— Сгинул наш единственный,— спохватывается безутешная мать.— Такова моя доля: дети то исчезают, то появляются, то появляются, то исчезают,— сетует она, бросая тревожные взгляды на потолок, над которым послышался какой-то шум. Странно, кто бы там мог разгуливать по чердаку? — Я не скажу, что новая власть не делает ничего хорошего,— продолжает она.— Мы накупили черной икры, крабов в жестяных баночках. В жизни не едала столь вкусных вещей. Фредис говорит...

Дайла нервно встает и подходит к матери.

— Да, бедный Фредис! Как зверь вынужден скитаться по лесам и пожням, скрываясь от преследований злобных извергов... Такие вот нынче времена... Затем мы еще накупили цинандали, саперави, кавказские вина...

Внизу загремела лестница, кто-то долго отпирал входную дверь.

— Папочка возвращается с работы...

В комнату, выписывая ногами кренделя, вваливается старый Цауна. Потертый портфелишко под мышкой, пальто нараспашку, без пиджака, рубаха выбилась из-под портков — жалкое зрелище... Вышел на середину комнаты, зырит на меня красными зенками и качается.

— Пшш! Шипшанго?

— Это господин Кристофер, Дайлин учитель музыки,— кричит ему в ухо мадам,— не узнаешь?

— Шипшанго, танго, маланго...— бормочет Цауна и плюхается в кресло, аж треск раздается.

— Папочка утратил все свои идеалы,— печально вздыхает мадам.— Большой дом на улице Мельничной отобрали, суда заграбастало управление порта. Старик теперь служит у них счетоводом. Издевательство! Получает двенадцать червонцев в месяц. Разве на такие деньги можно содержать жену и детей? Бастовать надо было, а не работать на такое бессердечное правительство. Дайла продала бриллиантовое ожерелье за полцены... А что было делать? Полгода проучилась на курсах машинописи, но от пишущей машинки портятся руки, к тому же и доход мизерный. Пусть уж лучше таскает на барахолку вещи и торгует тряпками — скоро в магазинах станет пусто.

— Шипшанго,— пыхтит Цауна, тупыми гляделками уставившись на жену.

— Какими дураками мы были, какими дураками!— негодует мадам.— Могли же выдать себя за Volksdeutsche и репатриироваться... Как семейство Цалитов. Вы ведь были с ними знакомы, Херберт с вами учился в университете. Цалитихе пришло на ум, что сестра её дедушки по отцовской линии подписывалась в документах — Kunigunde Zahl, уличные мальчишки даже прозвали её Унигунде фон Цал. Они тотчас побежали в посольство (это было сразу после переворота, новое правительство еще не успело объявить закон о национализации), сдали свою лесопильню «Утагу», получили немецкие паспорта и с последним судном отбыли в Германию. На рождество получаем открытку с ангелочками. Счастливого праздника, мир на земле и благодать людям, в течение часа выбросили поляков — получили дом с мебелью, посудой и одеждой и в придачу лесопилку в пятнадцати километрах от Познани. Еще, мол, поживем...

— Не может быть! — говорю.— Только что я видел Херберта на улице. Какой-то совсем опустившийся, никуда он не уехал.

— Я сама проводила их на пароход,— сердится мадам.— А вы мне рассказываете.

— Почтенная сударыня, клянусь, что сегодня на улице я встретил Херберта Цалитиса... Мы с ним дружили. Увидев меня, он, правда, повернулся и перешел на другую сторону, вроде бы не хотел узнавать... Мы как-то раз немного повздорили.

Распахивается дверь, ведущая из гостиной в коридор. На пороге появляется Фредис, одет в пижаму, в глазах неистовый блеск, ни дать ни взять — полоумный.

— Фред! — разом вскрикивают мать и Дайла.

— Заткнитесь! — говорит он.— Начинается! Каценэлленбоген, ты золото! Только никому ни слова... Ты — наш... Неужели это был Цалитис?

— Могу поклясться.

— Тогда дело в шляпе... скоро начнется! — Фреда явно распирает от оживления.— Ты принес добрую весть.

— Что начнется? — спрашиваю.

— Дурак ты, Каценэлленбоген! Если тебе когда-нибудь придется туго, приходи... Здесь ты всегда найдешь друзей. Но смотри, не вздумай предать.