Фанатизм

            Думаю, вы не понимаете, как могло возникнуть поклонение и на чем основывалась наша вера в избранность Горчакова. Но, поверьте, основания к этому были. Я и сейчас убеждена, что его картины будут жить в веках, и наверняка переживут на миллионы лет эти мои записки. Каждый пришел к такой вере своим путем, но выразилась она в одном – он казался нам неземным существом, которое хотелось оградить от грязи, мишуры и пошлости земной жизни.

            Он учился на живописца. Потом изучал церковную иконопись.

– Мне ничего не открылось, – признавался много лет спустя. – Я ничего не чувствовал, кроме того, что недостоин, что не смог поймать Бога за бороду…

            Но, думаю, он просто хотел отстранить Бога от доли в будущих гонорарах. Какое-то сияние перетекло в его работы, и мне всегда казалось, что лица на его портретах я вижу сквозь какую-то пелену, слой или дымку, которая присутствует в каждой его картине вне зависимости от изображаемого лица. Эта дымка варьирует, меняет оттенок, но ничего не портит, не наслаивается на изображение, не мешает восприятию. Горчаков умел выложить на холст что-то надмирное, словно между прочим напоминая, что мы живем сейчас, здесь – с этим в душе.

– Это Бог? – спросила я однажды.

            Он, по своему обыкновению, посмотрел очень внимательно на холст, потом на меня.

– Нет. Просто такая техника.

            Он называл себя рисовальщиком. На работе в агентстве мог запросто малевать на заказ рекламные плакаты, и это занятие его нисколько не раздражало. О требованиях и причудах клиентов он рассказывал тысячи смешных историй.

В нашем замкнутом кругу почти не появлялись новые люди. Даже выставки мы посещали привычным составом. Но галеристы, кроме Марианны, редко пели ему дифирамбы. К тому же писал Горчаков немного. Ему следовало бы бросить работу и заниматься творчеством, но никто из нас не мог предоставить ему достаточного финансирования. Ивану было тридцать три года, но выглядел он мальчишкой – худощавый, высокий, черноволосый, неряшливо стриженый, с растерянными зелеными глазами. Хрупкое телосложение не позволяло представить его на армейской службе или в футбольных воротах. Но когда-то он играл в футбол и дошел до юношеской сборной, отслужил в армии и на поверку оказывался вовсе не слабаком.

            Родители Ивана жили отдельно, а он – в бабкиной квартире, последние пятнадцать лет отчаянно нуждающейся в капитальном ремонте.

            Рисовал он всегда. В школе чертил простым карандашом профили соседок по парте, учителей, дворника, шаркающего метлой под окнами. В раздевалке после матчей – голевые моменты. В институте – преподавательницу эстетики.

– Я не смог бы не рисовать. Просто в детстве не знал, что этим можно заниматься профессионально, что этому нужно учиться, что можно учиться, что это может быть профессией. Отец был помешан на футболе, ходил со мной на все тренировки, ездил на матчи, болел. Думал, из меня выйдет что-то толковое. А я бросил все и поступил на живопись. Когда я подарил ему его портрет – свою первую зачетную работу, он просто пожал плечами: не вышло.

            Мы и любили Горчакова таким – непризнанным, непринятым родителями, непонятым, одиноким. А будь он другим, он наверняка не нуждался бы в такой компании, и мы не любили бы его так слепо и жертвенно.

– Я женюсь, – сказал он вдруг на какой-то вечеринке.

– Как? Когда? На ком? – посыпались вопросы.

– На Наташе, – ответил Горчаков.

            На-на-та-ше. На-на-та-ше. На-на-та-ше.

2. ВИТЕК

            Конечно, мы догадывались, что Горчаков из плоти и крови. В конце концов, у него всегда была «текущая» девушка, он не был ни аскетом, ни вегетарианцем, немного избегал полуфабрикатов и игнорировал генномодифицированные продукты, но в целом был обычным человеком со своим правом на счастье, а тем более – на решение финансовых проблем путем свадьбы-женитьбы. Но новость нас всех шокировала.

            Во-первых, он ни с кем не посоветовался. Во-вторых, с Наташей никто из нас знаком не был. В-третьих, оставалось большим вопросом, сможет ли женатый и зависящий от супруги человек творить Вечное. А сможет ли он вести прежний образ жизни и встречаться с нами, даже не вызывало сомнений. Не сможет.

            Потом по слухам стало известно, что Наташа, дочь владельца крупнейшего рынка и сети супермаркетов «Шарм», в Горчакове души не чаяла. Отец, конечно, не очень одобрял ее выбор, но поскольку дочура не в первый раз выходила замуж, знал, что его бизнесу это ничем не угрожает – только и того, что придется выделить небольшой пенсион на содержание очередного приживала.

            Мне казалось, что предстоящее свадебное шоу унизит и его, и тех, кто не смог уберечь его от такого способа заработка, и всех, кто просто его любил.

– А ты к ней… как? – спросила я все-таки.

– Как? В смысле «люблю»? Нет, конечно. Она симпатичная, подтянутая, ей всего тридцать пять, у нее нет детей. Я не очень понимаю в детях…

– А она?

– Я ей нравлюсь. Я симпатичный, подтянутый, мне всего…