– Желудей много! – воскликнул мальчик. – Обожаю желуди!
Его мать обратила взгляд своих темных глаз ко мне.
– А ты тоже умеешь рисовать?
– Нет, – ответил я, – но могу написать для вас стихотворение.
В тринадцать лет я только и делал, что писал стихи девочкам. Кентаврида осталась довольна. Фил собрал свои вещи и спустился с камня, настойчиво зазывая меня за собой.
– Бигл, кончай дурака валять, работа ждет!
Вблизи кентавры казались если не устрашающими, то, вне всякого сомнения, внушающими трепет. Даже мальчик был значительно выше нас, а его родителям мы едва доставали до места, где лошадиное тело переходило в человеческое. Мне всегда нравился запах лошадей – в отличие от многих других животных, на них у меня не было аллергии, – но от кентавров пахло грозой, надвигающейся бурей, и у меня немного закружилась голова. Фил на всякий случай повторил:
– Ждите нас послезавтра на этом же месте!
Мы были на полпути к вершине холма, когда Фил, щелкнув пальцами, воскликнул:
– Черт!
Бросив вещи, он кинулся обратно к кентаврам. Я остался ждать, наблюдая, как он крутится вокруг них, но никак не мог взять в толк, что он делает. Вернулся Фил быстро, и я успел заметить, как он сунул что-то в карман рубашки. На вопрос «что там у тебя?» он ответил «ничего особенного» и посоветовал мне не ломать над этим голову. Понимая, что в нынешнем состоянии Фил уперт как баран, я решил не донимать его. Почти всю дорогу домой он молчал, а я изо всех сил сдерживал любопытство. У самого дома я не выдержал.
– Значит, ты нарисуешь картинку, благодаря которой семейство кочевых кентавров попадет в Мексику? И как ты намереваешься это сделать?
Как обычно, мы оба несли ответственность за обещания одного из нас, и поэтому я считал, что в данном случае высокомерие мне позволительно.
– Сделаю. Это делали, – на лице Фила появилось решительное и даже свирепое выражение, которое я обычно видел у него в уличных драках с толстяком Стиви Хаузером и Милти Меллингером, не упускавшим случая поддразнить моего друга, – еще в Средние века. Роджер Бэкон, например. Я читал об этом. Но тебе придется добыть для меня карты. Чем больше – тем лучше. Мне нужно до хрена карт, целая тонна, и чтобы на них подробно был изображен каждый клочок земли отсюда – да-да, прямо от твоего дома – до техасской границы. Понял? Найди мне карты. А еще зайди к Бернардо и одолжи у него свечку его матери. Он говорит, что она получила ее от ведьмы в Сан-Хуане. Хуже не будет.
– Но они говорят, что не умеют читать…
– Бигл, я уже давненько не вспоминал про те два бакса…
– Карты, понял тебя. Карты. Думаешь, они из Канады? Лето проводят там, а зимуют в Мексике? Я в этом не сомневаюсь.
– Карты, Бигл!
Следующим днем была суббота, и Фил не придумал ничего лучше, чем разбудить меня в семь утра и скомандовать, чтобы я поднимал свою ленивую задницу и шел искать карты. На это я ответил несколькими емкими выражениями, подхваченными у Анхеля Саласара, моего «наставника» в иностранных языках, и к половине седьмого отправился к заправочной станции вверх по улице. К десяти утра я объехал на велосипеде все заправки в окру́ге, прихватил толстенный дорожный атлас моих родителей и торжествующе шмякнул все добро – включая ведьминскую свечу мамаши Бернардо – Филу на кровать.
– И что ты скажешь теперь, о верховный главнокомандующий?
– Теперь сходи выгуляй Дасти, – Фил уже подготовил свой любимый мольберт и теперь подыскивал подходящую бумагу. – Потом отправляйся писать свою поэму, а когда закончишь, возвращайся и прогуляйся с Дасти еще раз. Потом делай что хочешь. Работенка не пыльная, у тебя получится.
Дасти была старым коккер-спаниелем Фила, и за неимением собственной собаки я обходился ей. После прогулки я вернулся домой и уселся за стол, чтобы написать стихотворение для кентавриды. Я до сих пор помню первые строки:
Дальше было еще много довольно дурацких четверостиший, но что поделать – в тринадцать лет я был настоящим романтиком и никогда не встречал красавиц, подобных ей. К тому же времени у меня было в обрез. Ладно, вот вам еще немного – мне понравилось, как я закончил стихотворение: