Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

Паулу любит слушать себя. Мне нравится его акцент; немножко гнусавый, с присвистом, непохожий на типичный испанский. У него большие щенячьи глаза – если б у меня были такие же, то мне многое сходило бы с рук. При этом он кажется старше своих лет – намного, намного старше. Седина лишь чуть-чуть тронула его виски, но он все равно напоминает столетнего старика.

Паулу тоже пялится на меня. Для меня это непривычно.

– Ты меня слушаешь? – спрашивает он. – Это важно!

– Угу, – отвечаю я, продолжая набивать рот.

Он выпрямляется.

– Сперва я тоже не поверил, но Хон затащил меня в канализацию – вонища там, надо сказать, страшная – и показал корни и растущие зубы. Я всю жизнь слышал это дыхание, и считал, что все его слышат, – он делает паузу. – А ты слышишь?

– Слышу что? – опрометчиво переспрашиваю я. Не то чтобы я его не слушаю, мне просто по фигу.

Паулу вздыхает.

– Слушай!

– Да слушаю я!

– Не меня слушай! – он поднимается, кладет на стол двадцатку, что вовсе не обязательно, ведь он уже заплатил за сэндвич и кофе, а официантов тут нет. – Встретимся здесь же в четверг.

Я беру двадцатку и кладу в карман. За сэндвич – а может, потому, что мне нравятся его глаза – я готов с ним хоть переспать.

– Может, лучше у тебя?

Сначала он удивленно моргает, а потом его лицо принимает раздраженное выражение.

– Слушай! – повторяет он и уходит.

Я сижу в кафе еще долго, растягивая сэндвич и допивая кофе Паулу, и воображаю, что я – абсолютно обычный парень. Я разглядываю людей, оцениваю внешний вид других посетителей и даже придумываю на ходу стихотворение о богатой белой девушке, которая встречает в кафе бедного черного парнишку и переживает экзистенциальный кризис. Я представляю, как мои обширные знания впечатляют Паулу и он перестает относиться ко мне как к глупому непослушному беспризорнику. Я воображаю, как лежу на мягкой кровати в большой квартире с холодильником, до отказа набитым едой.

Тут в кафе входит жирный краснолицый полицейский, покупает жратвы себе и дожидающемуся в машине напарнику, и осматривает помещение блеклыми глазами. Я представляю вокруг себя вращающиеся зеркала, чтобы коп меня не заметил. На самом деле я не могу сделаться невидимым – это лишь трюк, самовнушение, чтобы меньше бояться, когда рядом опасность. В какой-то мере это срабатывает – полицейский оглядывается, но не обращает внимание на одинокое черное лицо. Порадовавшись своей удаче, я быстро смываюсь.

Я рисую город. Когда я учился в школе, по пятницам к нам приезжал художник и давал бесплатные уроки, рассказывал о перспективе, светотени и прочей дребедени, которую белые люди изучают в художественных школах. Вот только этот чувак был черным. До этого я никогда не встречал черных художников, и решил, что из меня мог бы выйти второй.

Рисовать я научился. По ночам я забираюсь на крышу одного здания в Чайнатауне, вооружившись баллончиками и ведром сиреневой краски, которое кто-то выставил на улицу после окончания ремонта в своей спальне, и размашисто малюю стену. От акриловой краски для гипсокартонных стен толку мало – после пары дождей она смывается, а спрей держится куда дольше, – но мне нравится совмещать разные текстуры. Блестящий черный на сиреневом, вокруг – красная кайма. Я рисую дыру. Она напоминает глотку, не оканчивающуюся ни ртом, ни пищеводом или легкими; глотку, которая дышит и глотает, но никогда не насыщается. Изображение видно лишь пассажирам самолетов, садящихся в аэропорту Ла-Гуардия с юго-запада, редким туристам, заказывающим вертолетные экскурсии над городом, и воздушным полицейским патрулям. Мне плевать, что они видят. Я рисую не для них.

Уже поздно. Мне не удалось найти место для ночлега, так что я рисую, чтобы не уснуть. Обычно я сплю в метро, но сейчас, в конце месяца, полицейские стремятся выполнить план по задержаниям, и риск попасться слишком велик. Но и здесь мне не следует терять бдительность – к западу от Кристи-стрит чокнутые китайские подростки играют в гангстеров и охраняют свою территорию от чужаков, так что я не высовываюсь. В том, что я чернокожий и тощий, есть определенное преимущество – в темноте меня не видно. А мне просто хочется рисовать, выразить таким образом свои чувства и эмоции. Мне нужно открыть эту глотку. Мне нужно… нужно… Ну да, да.

Когда я добавляю последний штрих, раздается непонятный тихий звук. Насторожившись, я оглядываюсь, не понимая, что происходит, и тут глотка за моей спиной вздыхает. Меня обдает мощным потоком влажного воздуха, и волосы встают дыбом. Мне не страшно. Именно ради этого я начал рисовать, пусть и неосознанно – теперь я это понимаю. Но стоит мне обернуться, как глотка опять превращается в обычный рисунок.

Паулу не обманывал. Мда. А может, была права моя матушка, и у меня действительно не все в порядке с головой.

Я скачу и кричу от радости, сам не зная, почему. Ближайшие два дня я ношусь по городу и рисую дышащие дыры там и сям, пока не кончается краска.

Я так устаю, что в день встречи с Паулу буквально валюсь с ног и едва не пробиваю окно кафе. Паулу успевает подхватить меня и усадить на скамейку для посетителей.