– По-русски, – говорит Питер, – полынь когда-то звали чернобылем. Келлерман сильно возмущался?
– Нет, – отвечает Ханна. – Вообще не возмущался. Оказалось, что перенести съемку на вечер ему даже удобнее. Все путем.
– Чудеса, – вздыхает Питер, берясь за ладью и тут же отпуская ее. – Значит, на вечеринку к антропологу ты пойдешь?
– Ага, – отвечает Ханна. – Пойду.
– Месье Ординер[50]
. По-твоему, это его настоящая фамилия?– Если он заплатит, сколько обещал, то мне плевать. Тысяча долларов за несколько часов в гриме? Только дураки от такого откажутся.
Питер снова берет ладью и болтает ей в воздухе, дразня Ханну.
– Кстати, я тут вспомнил название его книги, – говорит он. – А потом опять забыл. Она была о шаманизме, масках, оборотнях и тому подобном. Разошлась большим тиражом в шестьдесят восьмом, а потом куда-то пропала. В интернете наверняка что-нибудь о ней есть.
Питер ставит ладью на доску и разжимает пальцы.
– Даже не думай, – останавливает его Ханна. – Получишь мат.
– Милая, дай мне хоть раз проиграть по собственной воле, – ворчит он, притворяясь обиженным.
– Я еще не собираюсь домой, – отвечает Ханна, и Питеру Маллигану приходится снова склониться над доской.
Он продолжает рассуждать о забытой книге месье Ординера. Через некоторое время Ханна отправляется на кухню за кофе, и видит на подоконнике черно-серого голубя. Птица пристально глядит на нее желтыми глазами-бусинами. Голубь напоминает Ханне что-то, что та не хочет вспоминать, и она стучит кулаком по стеклу, прогоняя птицу.
Старушка Джеки не возвращается. Вместо нее появляется подросток лет четырнадцати-пятнадцати, максимум шестнадцати, с накрашенными алыми губами и ногтями, одетый в шелковый костюм с павлиньими перьями. Открыв дверь, он неподвижно стоит на пороге, молча разглядывая Ханну. На его лице восхищение, и Ханна впервые чувствует себя не просто раздетой, а абсолютно беззащитной.
– Все готово? – спрашивает она, стараясь хоть немного скрыть волнение, и в последний раз оборачивается, чтобы взглянуть на зеленую фею в зеркале. Но в зеркале пусто. Никто не отражается в нем – ни Ханна, ни зеленая дева. Лишь пыльная комната, полная древностей, милые антикварные лампы и отслаивающиеся клюквенного цвета обои.
– Госпожа, – произносит мальчик звонким хрустальным голосом и кланяется, – Двор готов принять тебя.
Он отступает в сторону, пропуская Ханну. Музыка гремит, меняет темп, тысячи нот и ударов смешиваются, грохочут, наступают друг другу на пятки.
– Зеркало, – шепчет Ханна, указывая пальцем туда, где должно быть ее отражение. Когда она оборачивается, то на месте мальчика стоит девочка в точно таком же одеянии с перьями – возможно, его сестра-близнец.
– Это сущий пустяк, госпожа, – говорит девочка звонким, дребезжащим голосом мальчика.
– Что происходит?
– Двор собрался, – отвечает девочка. – Они ждут. Не бойся, госпожа. Я провожу.
– Как тебя звать? – спрашивает Ханна, удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос. Все смущение, вся неловкость перед девочкой и ранее перед ее близнецом, испуг, что она испытала, не увидев своего отражения в зеркале – все это ушло.
– Звать? Госпожа, я не настолько глупа.
– Конечно, – соглашается Ханна. – Прости.
– За мной, – говорит девочка. – Ни обиды, ни вреда наша госпожа не знай!
– Ты очень любезна, – отвечает Ханна. – Я уже подумала, что обо мне забыли. Но это ведь не так?
– Нет, госпожа. Я же с тобой.
– Да, да. Ты со мной. А я здесь.
Девочка улыбается, сверкая острыми хрустальными зубками. Ханна улыбается в ответ и выходит из пыльной каморки, оставляя позади зеркало в раме из красного дерева. Она следует за девочкой по короткому коридору; музыка заполняет все уголки разума – музыка и тяжелый, не живой и не мертвый аромат диких цветов, опавшей листвы, гнилого дерева и свежевскопанной земли. В воздухе витает настоящая какофония запахов, как в парнике – пахнет весной, осенью, летом и зимой, – Ханна никогда не дышала столь приторным воздухом.
В конце коридора, сразу за лестницей, ведущей к выходу на Сент-Маркс-плейс, зеленая дверь. Девочка отворяет ее. Зеленый – цвет выхода.