Фантомные боли железных грифонов (СИ)

Мальчик не спал, но его соседи уже мирно сопели, а кто-то даже похрапывал — вполне по-взрослому. Вновь пройдя мимо стола, охранник помедлил, с тихим смешком перекинулся с дежурной парой слов, которые Мальчик не расслышал.

— А мне ещё утром ехать, — сказал охранник чуть громче, — стариков везти в Роговино.

— Далеко их в этот раз! Как хоть ты после ночной поедешь? — удивилась дежурная.

— Так подменить попросили за двойную, я и согласился. Да там не дальше остальных — часов за восемь обернёмся. И машинка в этот раз хорошая — дали серый, — охранник назвал незнакомую Мальчику марку автобуса, — тот, который с тонировкой. Его вести — одно удовольствие.

— Всё равно тяжело.

— Им тяжелее, — помрачнев, ответил охранник.

— Всё губернатору «спасибо», сверло ему в очко! — фыркнула дежурная. — мы уж с девками обсуждали, каким это надо быть отшибленным, чтобы такое творить! Мешают ему эти старики бедные, городской вид портят, статусность понижают, бюджет расходуют, тьфу! — Она сердито смахнула со своих бумаг капельку слюны. — Ну не чипировал бы их, ладно — и уже экономия приличная вышла бы. Так нет! Нормальные люди дома престарелых за бюджет организуют, а эта шельма стариков по заброшенным деревням умирать развозит, паскуда! Но Господь шельму метит — помяни моё слово, ему ещё отольётся, да всемеро! Удивляюсь, как до сих пор всё с рук сходит…

— По закону-то там всё чисто: вроде как натуральное хозяйство, огороды, ну и консервами их на четыре месяца в дополнение обеспечивают.

— И что? — повысила тон дежурная, но, спохватившись, вновь перешла на громкий шёпот: — И что? Там кто слепой, кто лежачий, кто безрукий — какое натуральное хозяйство? Эти три курицы на развод, пачка семян и банка консервов их спасут, что ли? Не все ходячие себя-то обслужить могут, не то что грядки копать да лежачих обихаживать! Если бы это в народе озвучили, волонтёры бы нашлись, кто за так к ним бы ездил — вот тебе и ноль расходов в бюджете, но нет…

— Если бы это в народе озвучили, сидеть бы губернатору в «уютной» комнате метр на два с решетчатой дверью, — хмыкнул охранник. — Но, думаешь, он не подстраховался? Там всё схвачено, за всё заплачено. Не подкопаешь! А попробуешь — тебя же в этой ямке и похоронят. Оно надо?

— Не по-людски это, — вздохнула дежурная. — Во сколько завтра выдвигаетесь? До свету, поди?

— В полпятого, — кивнул охранник.

Дальше Мальчик не слушал. Он бесшумно, — так, что ни одна скрипучая пружина не взвизгнула — стёк с кровати и затаился у выхода, чтобы при первой же возможности выбраться отсюда. Он не думал о том, что может заблудиться в бесконечных серых коридорах распределителя и не найти дорогу в подземный гараж; не думал, что узнать нужную машину окажется не так-то просто, а ещё сложнее — пробраться в неё и спрятаться так, чтобы его не обнаружили до прибытия в Роговино. Не думал, что уже в Роговино незаметно покинуть своё укрытие, чтобы его не увезли назад, тоже будет нелегко. Он думал только о том, что его дед, его Деда в полпятого утра поедет не туда, где о нём позаботятся, а туда, где он, слепой и почти беспомощный, умрёт от голода среди таких же брошенных стариков. Вот какая мысль занимала в ту ночь всё существо Мальчика с макушки до пяток. Может, именно поэтому он почти не заметил всех тех сложностей, которые ему пришлось преодолеть, чтобы попасть в Роговино вместе со стариками и там остаться. Не обратил на эти сложности внимания, а потому не чувствовал страха — только жгучую злость и отчаянное желание помочь деду, единственному близкому человеку в его жизни. У него получилось. И он крепко пожалел об этом спустя несколько месяцев.

К весне из двадцати стариков осталось меньше половины. А к концу продовольственных запасов — семеро. И вот тогда дед Арась, один из выживших, самый бодрый, самый неунывающий из всей двадцатки, самый приветливый с Мальчиком и его дедом, свихнулся. Решив, что быстрая смерть от топора предпочтительнее долгой и мучительной — от голода, он порешил оставшихся и взялся за Мальчика. Тот, исхудавший и ослабевший, перемазанный кровью Деды, которого не смог защитить, отбивался яростно, а потом взахлёб умолял о пощаде. Но для деда Арася пощадой была лёгкая, почти мгновенная смерть. «Я ж от мучений тебя спасаю! Я свиней резал, больно не будет…»

В миг, когда старик занёс топор над тонкой чумазой шеей, под руку отчаянно когтившего траву Мальчика попал крупный камень, с лёгкостью вывернулся из земли и уже в следующее мгновение полетел в лицо деду Арасю, а сам Мальчик, вырвавшись из ослабевшей хватки, пустился бежать и не оглядывался.

Он не знал, убил ли старика или просто поранил. Куда идти, он тоже не знал. Блуждал по полям и лесам несколько дней, пока не набрёл на трассу, которая казалась менее заброшенной, чем остальные встретившиеся ему дороги. Но вдоль неё он прошёл всего чуть — в очередной раз упал и подняться уже не смог. А потом очнулся в каком-то подвале, закутанный в пропахший псиной клетчатый плед…