Фантомный бес

— Ах, друг мой, это тоже иллюзорно. В теории я кое-что понимаю, но практика оказалась более коварной. Экспериментаторы наши зашли в тупик. Безнадежный. Разделять изотопы мы так и не научились. Увы. Впрочем, плевать. Лично для меня многое изменилось. Еще пару лет назад я был полон политических надежд. Я был воинственным, словно мальчишка. Такие, знаете ли, розовые очки. Но сейчас конец жестокой войны уже обрисовался, моя страна обречена, это ясно. И этот режим, скажу вам прямо, тоже оказался тупиковым. Если не преступным. Как немец, я глубоко этим опечален. Но куда деваться, мы должны это пережить. Лично для себя я оставляю только теорию. Никакие урановые котлы меня более не интересуют. Нам они сегодня ни к чему. В пропасть мы прекрасно свалимся и без них. Помогать своим коллегам я больше не буду. И никто меня не заставит. Впрочем, и они трезвеют на глазах. Атомная Германия не состоялась. И, видимо, это к добру.

— Вы очень откровенны, профессор, — проронил Берг.

— Ну, вам, как американцу, я могу это сказать. Надеюсь, вы не будете об этом болтать где ни попадя? А то гестапо, знаете ли, не дремлет.

— Разумеется, нет, дорогой профессор. Я не из породы болтунов. Но… — Берг замолк на секунду-другую. — Но, сами того не зная, вы сильно повлияли на мои намерения.

— Вот как? С чего бы это?

— Вы дьявольски подняли мое настроение. Нет, правда. — Порозовевший Моррис Берг хлопнул в ладоши, поднял руку.

Подошедшему официанту он заказал коньяк.

— Выпейте со мною, профессор, хотя бы глоток. Умоляю вас. За здравие!

Через два дня о решении разведчика сохранить Гейзенбергу жизнь сообщили Рузвельту. Услышав это, президент посветлел лицом. «Будем молиться, чтобы этот великий немецкий физик в отношении отставания их проекта оказался прав, — сказал он. — И, генерал, передайте мою благодарность кетчеру».

Мохенджо Даро — Холм мертвых

Оппенгеймер стоял, Эйнштейн сидел. Молодой физик смотрел куда-то выше головы физика старого и говорил нараспев, почти пел: «… вздрогнула земля под ногами, вместе с деревьями зашаталась. Всколыхнулись реки, взволновались большие моря, растрескались горы, поднялись колючие ветры. Померк огонь, затмилось прежде сверкавшее солнце. Белый горячий дым, в тысячу раз ярче солнца, поднялся в бесконечном блеске и сжег город дотла. Вода кипела, лошади и военные колесницы горели неостановимым пламенем, тела упавших были опалены смертным жаром так, что больше не напоминали людей…»

— Да, — тихо сказал Эйнштейн. После паузы он спросил: — Это Бхагавадгита?

— Откуда-то из Махабхараты. Точно не помню.

— Вы, и не помните? Не поверю.

— Не имеет значения. Этому тексту не менее трех тысяч лет.

— Удивительно.

— Вы, наверно, слышали, лет двадцать назад в долине Инда раскопали город, которому пять тысяч лет?

— Краем уха, не более того.

— Поразительный город, этажные дома, расчерченные улицы, остатки водопровода…

— Интересно.

— А сгорел мгновенно.

— Да вы что?

— Но самое любопытное, куски камня и угля спеклись до степени зеленого стекла. Это означает температуру в полторы тысячи по Цельсию, в то время как земные печи более тысячи двухсот не дают.

— Ага. И это означает?..

— Ретивые умники уже определили — ядерный взрыв. Там, кстати, немало и других примет на сей счет. И строки эти сему выводу соответствуют, согласитесь.

— Невероятно, — прошептал Эйнштейн.

— Откопанный город назвали Мохенджо Даро, Холм мертвых.

— Звучит.

— А сейчас мы новый подобный холм хотим наворотить. Такая вот штука.

— Роберт, вы уникум, — сказал Эйнштейн.

Оппенгеймер улыбнулся уголком рта, присел к столу, достал сигарету.

— Это вот ваш Лео — уникум, — сказал он, закуривая и пуская дым. — Истинный.

— Ну, мне ли этого не знать, — усмехнулся Эйнштейн.

— Кабы не он, никакой бомбы мы бы сейчас не делали.

— Даже так? — Эйнштейн посмотрел лукаво.

— Но сначала не было бы реактора.

— Погодите, все говорят о Ферми.

— Энрико — гений теории, спору нет. Но по складу ума он не инженер. Когда дело дошло до конкретной конструкции, он слегка затосковал. То одно вылезает, то другое. Вы ведь знаете, сколь важна в реакторе охлаждающая часть. Никто не знал, как это сделать. Мы оказались в тупике. К счастью, ненадолго. И опять Лео… Вдруг выясняется, что он знает это дело до последней пуговки. И ставит все на место. Предлагает конструкцию электромагнитного насоса, который становится основным элементом реактора-размножителя, того, что мы назвали бридером. Все были потрясены. Без этой находки мы блуждали бы еще год… два?.. Но откуда это у него?

Тут Эйнштейн весело рассмеялся.

— Дорогой Роберт. Вы не в курсе. Мы с Лео еще в середине двадцатых изобретали электромагнитные насосы для холодильника. Несколько патентов получили. Нам действительно знакомы все нюансы.

Оппенгеймер смотрел на собеседника с удивлением, к которому примешивался восторг.

— Поразительные вещи вы мне открываете. Но как сошлось одно с другим. Невероятно. Словно кто-то нас ведет.