Фантомный бес

Конференцию по квантовой теории организовали швейцарские физики. Вернер Гейзенберг, создатель первой в мире стройной модели квантовой механики, так называемой матричной, получивший за нее Нобелевскую премию в тридцать лет, а ныне возглавляющий атомный проект Германии, не поленился, несмотря на войну, на конференцию приехать. Об этом заблаговременно узнали в Лэнгли, в Управлении стратегических служб США, в отделе разведки. Туда вызывали знаменитого бейсболиста, лучшего кетчера американского бейсбола Морриса Берга. Только в Лэнгли знали, что любимец миллионов болельщиков во второй своей ипостаси — тайный агент глубокого залегания, хладнокровный, умелый и жесткий. «Кетчеру» сказали без обиняков: американские атомные физики в тревоге, чуть ли не в панике, им кажется, что немцы их опережают. Руководитель германского проекта Гейзенберг дьявольски умен, под его руководством работа по созданию атомного котла, а затем и бомбы успешно движется, можно сказать, кипит. Мы должны сделать все, чтобы это остановить.

— Понятно, — сказал Моррис Берг. — Чем могу быть полезен?

— Все просто, — сказал полковник Дэвидсон. — Через неделю этот дьявольский физик будет в Цюрихе, там у них какая-то научная встреча. Ты должен поехать туда и его убрать.

— Я понял, — сказал «кетчер».

В конференц-зале было тихо, народу не очень много. Докладчики по очереди выходили к доске, чертили на ней свои закорючки. Из зала задавали вопросы, порою вспыхивали споры. Но вот к доске вышел Вернер Гейзенберг. По привычке он тоже взял кусочек мела и на секунду задумался. Аудитория замерла.

— Физика, самая прекрасная и самая строгая наука на свете, оказалась в жуткой опасности, говорят нам противники квантовой теории. — Так начал свою речь сравнительно молодой, но уже вполне великий физик. — Будто бы мы уже сами не знаем, что измеряем в своих экспериментах. Ведь в квантовых системах все двусмысленно. Не всегда можно одним измерением узнать, например, как поляризован фотон. Но на самом деле, скажу я вам, нет смысла уже в первой попытке спрашивать о поляризации, поскольку у вопроса нет ответа — пока еще одно измерение не определит ответ более точно. В двусмысленных ситуациях полно парадоксов, это правда, но есть надежда на будущее прояснение. О физике я не беспокоюсь. Куда в более тревожном, более двусмысленном положении находится наш родной континент. Мы видим, что происходит, но не знаем, почему и зачем. Хуже того, мы не знаем, куда это все ведет.

Зал особенно затих.

— Ни принцип неопределенности, — продолжал докладчик. — Ни вычисления волновой функции здесь нам не помогут. Куда там копенгагенская интерпретация! Куда там загадки антипротона! Мы попали в ситуацию такого наблюдателя, которому остается лишь с грустью следить за событиями на разворошенных полях Европы и за ее пределами. Что не говорите, а с физикой проще.

Кто-то из слушателей нахмурился, кое-кто был готов рассмеяться. Из первых рядов поднялся долговязый темноволосый молодой мужчина. Представившись вечным студентом и любителем, он задал такой вопрос, от которого Гейзенберг пришел в минутное изумление. Затем, снова схватив мел, он принялся отвечать. Говорил он с запинками, мел крошился, было видно, что мысль рождается по ходу дела. И еще было заметно, что на задавшего вопрос «студента» знаменитый теоретик смотрит с симпатией.

В конце дня «студент» выразил желание проводить профессора до отеля.

— Буду рад, — откликнулся физик. — Охотно с вами побеседую.

По дороге собеседники зашли в бар, заказали по кружке пива. Бергу, как и его собеседнику, было слегка за сорок, но выглядел он на тридцать, продолжая разыгрывать шалопая и выдавая себя за американского студента-переростка, которому все на свете интересно.

— Квантовая механика, парадоксальная и непостижимая, сегодня на подъеме, — сказал Берг. — Это я уловил. Физика атома, может, и проще, но зато практические результаты ближе. Разве не так?

— Что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался Гейзенберг.

— Получение атомной энергии, реактор и все такое…

— Ну, мой милый, легко говорить. Когда-то нам тоже все это казалось близким. Но… Видимо, мы пошли не тем путем. И перспективы здесь туманны.

— В самом деле? А мне говорили, что открывается путь чуть ли не к оружию.