Фаранг

Не мой это мир. Сейчас я ощутил это особенно сильно. Мне здесь плохо. Просто — скверно. У меня толком ничего не получается, все валится из рук. Двадцать шесть лет — ни семьи, ни нормальной работы. Эта несчастная ветклиника, где я получаю жалкие гроши, да и то с задержками… А теперь — добро пожаловать к Сереге в продавцы секонд-хенда, потому что друзей с серьезными связями за двадцать шесть лет своей жизни я не нажил. Не умею дружить для чего-то, для пользы. Ненавижу такое. Пожалуйста, загнивайте без меня. Лгите и социально подстраивайтесь, прогибайтесь, стелитесь, я так делать не могу, не хочу, не умею!

И нет семьи, нет женщины, которая поймет и утешит, примет тебя таким как есть, не будет дразнить «недомерком» и, мать твою, «хоббитом»! Не будет смотреть сквозь и вокруг меня! Да, пигмеи тоже хотят личной жизни, черт подери! Они тоже люди, им нужна семья, дети, нормальная работа!

Куда я не тычусь — всюду стена, которую не прошибить лбом. Не мой мир. Или не мое время. Знаю, так многие говорят, и это уже превратилось в банальность, но — я опоздал родиться.

— Тебе никогда не казалось, что ты родился не в свое время? — быстро спросил я, прежде чем Ключевский опрокинул в себя очередные сто граммов. — Те же рыцари…

Он сосредоточил на мне прищуренный взгляд.

— Рыцари были сто пятьдесят сантиметров роста, сопливые, плешивые и с геморроем от постоянного ношениях доспехов. В тридцать — повально беззубые, с шалым взглядом от алкоголизма. — Серега посмотрел на опустевшую бутылку и икнул. — Пили тогда по-черному. — Он внимательно меня оглядел. — Сто пятьдесят… Точно, в рыцарях тебе самое место!

И хотя бы извинился за бестактность!

Я не успел собраться с мыслями. Ключевский опередил меня новой порцией глума:

— И где бы ты хотел родиться? Ну, скажем, не родиться, уже случилась эта досадная оказия, а… вот попасть, оказаться? Хочешь угодить в тело негра-раба на плантацию южан? Или — в тело пленника на жертвеннике майя? Нет, ты подумай над перспективой — жизнь будет короткая, но зато ярка-я-я-я-я… Перед смертью увидишь, как жрец поднимает в руках твое бьющееся сердце. Можно еще оказаться среди песцов на северном полюсе. Так сказать, писец среди песцов!

— Самураем при сегуне… — несмело предположил я.

— Тогда уж лучше иди в спартанцы, особой разницы не заметишь.

— Э-э…

— Ну, к девушкам и те и другие были слегка равнодушны. Сечешь фишку? Устраивает тебя такая перспектива?

Я обмер.

— Что, и самураи тоже?

Этот паршивый эрудит радостно кивнул:

— Ага!

— Ну, не все же они…

— Нельзя выделяться из коллектива! Коллектив на это смотрит косо! Нужно уважать чужие культурные традиции! Вот представь, попал ты в самураи. Дали тебе деревянный меч-субурито, расшитое золотом кимоно, тапки-сандалеты с белыми носками и позвали, значит, к сегуну… И ждет он тебя, понимаешь, по вечерней зорьке…

— Иди ты!

— Так это что, я виноват? Это ты в самураи захотел!

Я ощутил болезненный укол под лопаткой. Скрипнул зубами.

Перетерпел.

— Знаешь, где бы я хотел очутиться, Серега?

— Ну?

— В мире варваров. Мне по душе Конан — прямой, как палка. Способный разбить стену лбом. Честный. Открытый. Умный. Жесткий. Неистовый.

Серега посмотрел на меня блудливыми глазами.

— А я хотел бы на Восток, денек побыть владельцем гарема.

4

От духоты в метро меня здорово развезло. Не помню, как ехал в маршрутке. Очухался на лавочке остановки — в голове шумит, кончики ушей зудят, тошнота подкатывает к горлу.

Я плохо переношу крепкий алкоголь, и если переборщу — то на следующее утро мне, скажем так, плохо, и это не мрачное похмелье, а самое настоящее отравление, не любит мой организм крепкие напитки.

Разгребая густой, как патока, воздух, я отправился в магазин прикупить чего-нибудь на ужин и, заодно, слегка остудиться. Взял два кило картошки, яйца, куриное филе и полтора литра минералки из холодильника. Сейчас приду, заброшу водичку в себя, родимого, и кое-как очищу организм от алкоголя.

По ступенькам вниз. У парковки девушка в голубом сарафане выбиралась из джипа. Она что-то прощебетала в открытую дверцу и выпрямилась. Вот сюрприз — та самая, которой я отдавил ножку с утра. Увидела меня. И тут случилось худшее, что могло сегодня случиться. Она сунула голову в салон машины и начала что-то быстро говорить.

Одновременно с тошнотой у меня зародилось скверное предчувствие. Когда стоянка осталась позади и я подумал, что все будет хорошо или, по крайней мере, неплохо, в спину мне рявкнул раскатистый бас:

— А ну иди сюд-д-а-а-а!

Да что за день-то сегодня такой, а?

Рядом с девушкой стоял наголо стриженный шкаф ростом за метр восемьдесят. Навскидку — около ста килограммов живого веса. Горячий привет из девяностых, когда такие кадры наводили шорох на рынках.

Сто килограммов против моих пятидесяти пяти. Я, повторюсь, сильный, но исключительно легкий по причине своего роста.

— Добрый день, что случилось?

Амбал-абнормал был примерно моих лет, красношеий, налитый дурной силой. Рукава тенниски распирают бицепсы, каких не имел даже Шварценеггер в лучшие свои годы.

Да славится гормон роста во веки веков, аминь!