Фараон

– Я не боюсь разлива, – ответил фараон, – мои полки будут для него плотинами… А польза этого собрания для меня ясна, она показала всю слабость моих противников: восемьдесят три камешка за нас, восемь – за них. Это означает, что если они могут рассчитывать на один корпус, то я – на десять. Не заблуждайтесь, – продолжал фараон, – между мной и верховными жрецами уже началась война. Они – крепость, которой мы предложили сдаться. Они отказались – значит, надо брать ее штурмом.

– Живи вечно! – воскликнули Тутмос и Калипп.

– Приказывай, государь! – поддержал верховный писец.

– Слушайте! – сказал Рамсес. – Ты, казначей, раздашь сто талантов полиции; офицерам рабочих отрядов и сельским старостам в номах Сефт, Неха-Хент, Неха-Пеху, Себет-Хет, Аа, Амент, Ка. Раздать также трактирщикам и содержателям постоялых дворов ячмень, пшеницу и вино, чтобы простой народ мог получать даром питье и закуску. Сделаешь это немедленно, чтобы до двадцатого паопи запасы продовольствия были на местах.

Казначей низко поклонился.

– Ты, писец, напиши и вели завтра объявить на улицах, что варвары из западной пустыни хотят с большими силами напасть на священную провинцию Фаюм… Ты, Калипп, пошлешь четыре греческих полка на юг. Два – пусть станут под Лабиринтом, два – пусть продвинутся до Ханеса. Если ополчение жрецов подойдет со стороны Фив – вы отбросите его и не допустите до Фаюма. Когда же народ, подстрекаемый жрецами, станет угрожать Лабиринту, – пусть твои греки займут его.

– А если охрана окажет сопротивление? – спросил Калипп.

– Это будет бунт, – ответил фараон. – А ты, Тутмос, – продолжал он, – пошлешь три полка в Мемфис и расставишь их поблизости от храмов Птаха, Исиды и Гора. Когда возмущенный народ захочет штурмовать их, пусть командиры полков займут ворота, не допустят чернь до святых мест и защитят верховных жрецов от оскорблений. И в Лабиринте и в мемфисских храмах найдутся жрецы, которые выйдут навстречу полкам с зелеными ветвями. Военачальники спросят у них пароль и обратятся к ним за советом.

– А если кто-нибудь посмеет сопротивляться? – спросил Тутмос.

– Только бунтовщики не исполняют приказа фараона, – ответил Рамсес. – Храмы и Лабиринт должны быть заняты войсками двадцать третьего паопи, – продолжал он, обращаясь к верховному писцу, – поэтому как в Мемфисе, так и в Фаюме народ может начать собираться уже восемнадцатого, сначала небольшими группами, потом все большими. И если около двадцатого начнутся незначительные беспорядки, то не следует их останавливать. Но штурмовать храмы они могут только двадцать второго и двадцать третьего. Когда же войска займут эти пункты, все должно успокоиться.

– А не лучше ли немедленно арестовать Херихора и Мефреса? – спросил Тутмос.

– Зачем? Дело не в них, а в храмах и Лабиринте, но войска еще не готовы занять их. К тому же Хирам, перехвативший письма Херихора к ассирийцам, вернется не раньше двадцатого. Так что только двадцать первого паопи у нас будут в руках улики, доказывающие, что верховные жрецы – изменники, и мы сможем объявить об этом народу.

– Должен ли я сам со своими войсками ехать в Фаюм? – спросил Калипп.

– О нет! Ты и Тутмос останетесь при мне с отборнейшими полками. Надо ведь иметь резервы на случай, если верховные жрецы привлекут на свою сторону часть народа.

– А ты не боишься измены, государь? – спросил Тутмос.

Фараон небрежно махнул рукой.

– Измена неизбежна, она просачивается, как вода из надтреснутой бочки. Конечно, верховные жрецы отчасти угадывают мои планы, да и я знаю их намерения. А так как я раньше их собрал силы, то они окажутся слабее. За несколько дней не сформируешь полков…

– А чары? – спросил Тутмос.

– Нет чар, которых бы не рассекала секира! – воскликнул, смеясь, Рамсес.

Тутмос хотел тут же рассказать фараону о проделках жрецов с Ликоном. Но и на этот раз его остановило соображение, что если фараон очень разгневается, то утратит спокойствие, которое сейчас придает ему твердость.

«Вождь перед сражением не должен думать ни о чем, кроме сражения. Заняться делом Ликона фараон успеет, когда жрецы будут уже в тюрьме», – думал Тутмос.

Фараон приказал ему остаться, а трое остальных вельмож, низко поклонившись, ушли.

– Наконец-то! – вздохнул облегченно верховный писец, когда они вышли из покоев фараона. – Наконец-то окончится власть бритых голов!

– Давно пора! – поддакнул казначей. – За последние десять лет самый захудалый пророк пользуется большим влиянием, чем номарх Фив или Мемфиса.

– Я думаю, что Херихор втихомолку готовит себе лодку, чтобы удрать до двадцать третьего паопи, – заметил Калипп.

– А что с ним станется? – ответил писец. – Государь простит его, когда он смирится.

– И даже по заступничеству царицы Никотрисы оставит жрецам их богатства, – добавил казначей, – взяв только нужное для государственной казны.

– Мне кажется, что фараон затевает слишком большие приготовления, – заметил писец. – Я бы ограничился греческими полками и не стал бы трогать народ…

– Молод еще… любит движение… шум… – сказал казначей.