Фараон

– Сразу видно, что вы не солдаты. Когда дело касается борьбы, надо собрать все силы, потому что всегда могут встретиться неожиданности, – возразил Калипп.

– Разумеется, если бы за нами не стоял народ, – подтвердил писец. – А так, какие могут быть неожиданности! Боги не придут защищать Лабиринт.

– Ты говоришь так, достойнейший, потому что уверен в нашем вожде, который старается все предусмотреть. Иначе ты бы очень волновался.

– Я не предвижу никаких неожиданностей, – настаивал писец. – Разве что жрецы снова распустят слух, что фараон сошел с ума.

– Жрецы испробуют все средства, но их ненадолго хватит, – закончил, зевая, главный казначей. – Я благодарю богов, что они указали мне место в лагере фараона… А теперь пора спать…

После ухода вельмож Тутмос открыл потайную дверь в одной из стен и впустил Самонту. Фараон встретил верховного жреца храма Сета с большой радостью, подал ему руку для поцелуя и обнял его.

– Мир тебе, добрый слуга! – сказал фараон. – Какие новости ты принес?

– Я был уже два раза в Лабиринте, – ответил жрец.

– И знаешь дорогу?

– Я знал ее и раньше. Но сейчас я сделал одно открытие: все хранилище может рухнуть, убить людей и уничтожить драгоценности, которым цены нет…

Фараон нахмурился.

– Поэтому, – продолжал Самонту, – прикажи дать мне в помощь десяток верных людей. Я войду с ними ночью в Лабиринт накануне штурма и займу комнаты по соседству с сокровищницей… особенно верхнюю…

– Ты их проведешь с собой?

– Да. Впрочем, я еще раз схожу в Лабиринт один и проверю окончательно, нельзя ли будет предупредить разрушение без посторонней помощи. Люди, даже самые верные, могут оказаться ненадежными.

– Может быть, за тобой уже следят? – спросил фараон.

– Верь мне, государь, – ответил жрец, прикладывая руку к груди, – чтобы меня выследить, нужно чудо. Они слепы, как дети. Они уже чуют, что кто-то хочет пробраться в Лабиринт, но удваивают стражу у входов, которые всем известны. А между тем я сам за месяц узнал три потайных входа, про которые они забыли, а может быть, и вовсе не знали. Только какой-нибудь дух мог бы открыть им, что я брожу по Лабиринту, а тем более указать комнату, где я нахожусь. В трех тысячах комнат и коридоров это совершенно немыслимо…

– Достойный Самонту прав, – вмешался в разговор Тутмос. – Пожалуй, мы слишком уж много принимаем предосторожностей против этих гадин.

– Не говори этого, начальник, – сказал жрец. – Силы их рядом с силами государя – это горсть песку по сравнению с пустыней, но Херихор и Мефрес люди умные и, пожалуй, используют против нас такие виды оружия и такие приемы, перед которыми мы просто растеряемся… Наши храмы полны тайн, изумляющих даже мудрецов, не говоря уж о простом народе.

– Расскажи мне, что ты о них знаешь, – попросил фараон.

– Я могу с уверенностью сказать, что твои солдаты встретят в храмах немало чудес. То перед ними погаснет свет, то их окружат языки пламени и отвратительные чудовища; там стена преградит им путь, тут разверзнется под ногами пропасть, в одних галереях их зальет вода, в других незримые руки будут бросать в них камни… А какой гром, какие голоса будут раздаваться вокруг них!

– Во всех храмах есть младшие жрецы, сочувствующие мне, а в Лабиринте будешь ты, – сказал фараон.

– И наши секиры, – вставил Тутмос. – Плох тот солдат, который отступает перед огнем или страшилищами или тратит время на то, чтобы прислушиваться к таинственным голосам.

– Правильно говоришь, начальник! – воскликнул Самонту. – Если только вы будете смело идти вперед, все страхи рассеются, голоса смолкнут, а огонь перестанет жечь. Теперь последнее слово, государь, – обратился жрец к Рамсесу, – если я погибну…

– Не говори так, – перебил его фараон.

– …если я погибну, – продолжал с печальной улыбкой Самонту, – к тебе явится молодой жрец Сета с моим перстнем. Пусть солдаты займут Лабиринт, прогонят сторожей и пусть не уходят из здания. Этот юноша за месяц, а может быть, и скорее, найдет дорогу к сокровищам по знакам, которые я ему оставлю. Но, государь, – прибавил он, опускаясь на колени, – об одном молю тебя: когда ты победишь, отомсти за меня, а главное – не прощай Херихору и Мефресу. Ты не знаешь, какие это враги! Если они победят, погибнешь не только ты, но и твоя династия…

– Разве победителю не подобает великодушие? – спросил омраченный фараон.

– Никакого великодушия, никакой пощады! – вскричал Самонту. – Пока они живы, и тебе, и мне, государь, угрожает смерть, позор, даже осквернение наших трупов. Можно укротить льва, купить финикиянина, снискать любовь ливийца и эфиопа… Можно тронуть сердце халдейского жреца, потому что он, как орел, парит в вышине и ему не страшны никакие удары. Но египетского пророка, вкусившего роскоши и власти, ничем не умилостивишь. Только смерть, их или твоя, может завершить борьбу.

– Ты прав, Самонту, – ответил вместо фараона Тутмос. – К счастью, не его величество, а мы, его солдаты, будем разрешать спор между жрецами и фараоном.

Глава XIV

Двенадцатого паопи из разных египетских храмов распространились тревожные вести.