Фарфор

– На кабачки? – спрашивает бабушка радостно, ей вдруг передаётся моё торжество. – Ну пиздец! Пойдём скорее. – Бабушка надевает платье и уже смеётся. Я натягиваю штаны и тоже начинаю хохотать.

– Постирали, – смеётся бабушка, повязывая косынку.

– С мылом, – ловлю я бабушкин смех.

В подъезде мы хохочем так, что кажется, будто мучают какое-то животное – оно пытается вздохнуть и сипит.

Нам нужно обогнуть дом и подойти к нашему балкону между клумб и огородов, которыми занимаются жители первых этажей.

– Дмитрию Алексеевичу скажем?

– Ты что, они с Лидией плешь проедят мне. Только если заметит.

Я смеюсь ещё громче, а бабушка останавливается даже, чтобы отдышаться от смеха.

– Пойдём быстрее, пока во дворе никого.

Во дворе никого, мы весело торопимся. С другой стороны дома мы крадёмся. Сперва нас скрывают высокие мальвы, которые торчат под окнами Валентины из библиотеки, потом мы кажемся гигантами перед бархатцами Татьяны с первого этажа второго подъезда, потом подозревает нас в воровстве морковка Лены, выпирающая из земли крупными яркими попами, и мы думаем, что так вот и решат, что мы идём воровать морковь, а лук какой-то неудачный. И наконец огород Дмитрия Алексеевича. Слава богу, у них балкон застеклённый, шепчет бабушка, я смеюсь, она шикает на меня, а у самой от смеха слёзы, и мы отодвигаем флоксы Дмитрия Алексеевича и сразу видим масштабы: пышные листья кабачков примяты нашим ковром, из-под края торчит не успевший убежать цветок. Бабушка шепчет пиздец и хватает ковёр, тянет на себя, я обхожу кабачки, поднимаю другой край, и мы с бабушкой выносим ковёр с огорода. Я оглядываюсь на разорённую грядку: листья примяты, цветы поломаны, один цветок – с ребёнком кабачка, совсем преступление, бабушка тоже заметила и даже морщится. Мы отходим от окон Дмитрия Алексеевича и пытаемся свернуть ковёр в трубу, чтобы нести вдвоём, шерстью внутрь. Не видели нас? шепчу я. Не знаю, боится бабушка. Мы берём ковёр под мышку, бабушка идёт впереди, энергично хромая. Мы поворачиваем во двор, и как назло у второго подъезда сидит ведьма Настя, а дальше, у песочницы, Галина Андреевна с Верой – все внимательно смотрят на нас.

– Твою мать, – тихо говорит бабушка, – повылазили черти.

Мы пытаемся пройти буднично, но, конечно, Настя удивляется:

– Привет, Сафроновна!

– Что это у тебя, Сафроновна? – кричит Галина Андреевна от песочницы.

– Да ковёр, – отвечает бабушка и, немного подумав, добавляет: – Люди выкинули, а он почти целый, только моль немного поела.

– Вы что же, с помойки его? – озадачивается Настя нам в спину.

– Так пенсию же не платят, – громко говорит бабушка, не поворачивая головы, стыдящаяся спина.

– Нищает народ, – кричит Вера.

И мы затаскиваем ковёр в подъезд, я тут же начинаю смеяться, а бабушка говорит:

– Ой давай неси быстрее, а то Дмитрий сейчас ещё выйдет.

Вечером на лавочке обсуждали, что кто-то пробрался к Дмитрию Алексеевичу на огород и там напакостил. Лидия Сергеевна, жена Дмитрия Алексеевича, обиженно двигала не вполне подходящей вставной челюстью и чуть не плача жаловалась: столько Митиных трудов, бессердечные люди, щелчок челюстью, ночью пришли и разорили, взяли, кажется, щелчок челюсти, только щавель, затоптали календулу. Лена, недавно вернувшаяся с работы, даже пошла проверить, но у неё ничего не взяли, хоть морковь в этом году хорошая. Ночью не разглядели, наверное, решила Настя.

– Нищает народ, – сказала бабушка с красным лицом. – Мы вон с Юрой вообще ковёр с помойки подобрали.

– Там бывают хорошие вещи, – мутно, вспоминая, посмотрела на двор Лидия Сергеевна и щёлкнула челюстью.

В подъезде бабушка поднималась, как будто разбила чашку в гостях – даже меньше казалась от раскаяния:

– Взяла грех на душу…

И у почтовых ящиков:

– Отцу ни слова, он меня со свету сживёт.

Перед сном бабушка накапала валосердина, запахло, поморщилась.

– Да сколько там кабачков-то было, господи… Две штуки.

Ковёр только чуть-чуть испачкался в земле, мы обтёрли его, досушили на полу и повесили (неустойчивость матраса у меня под ногами) обратно к бабушкиной кровати. Сперва ковёр интриговал и гудел тайной, мы посмеивались, потом притих и висел просто чистый, бабушка иногда проводила по нему удовлетворённой рукой, вспоминала лето, жару и как залезла в воду.

В сентябре мы принесли Лидии Сергеевне и Дмитрию Алексеевичу ведро штрифеля. Зимой бабушка испекла коржиков и спустилась к ним с тарелкой, потом рассказывала, что она быстренько отдала и ушла, хоть Лидия и приглашала, но в комнате кричал на отца и кашлял, кашлял пьяный сын-туберкулёзник, вышел недавно из тюрьмы, однокомнатная квартира. И ещё без кабачков. Бабушка на следующий же день отнесла им ещё банку пятиминутки.