Фарфоровый солдат

В ответ ни слова, только пыхтенье, скрип кожаного ремня и зажим еще крепче.

В подвале полный сбор. Бабушка, сморщенная еще больше, чем обычно. Тетя Луиза, красная, как тонна давленых помидоров, в глазах укоризна. Эмиль поставил меня на пол и хлопнул по спине, вроде бы дружески, но так сильно, будто я подавился. И стал меня трясти. Я закашлялся. А смотреть на него не решался – неохота, когда он так злится.

– Ты что, забыл правила? – спросила бабушка.

– Но я не выходил из дома.

– Этот ребенок нас всех подставляет! И сам не понимает, что делает! Ничего ровным счетом не понимает! – Это тетя Луиза сказала.

– Помидорина раскричалась, – фыркнул я.

– Что?

– Да нет, ничего.

Теперь и я заливаюсь томатом. Смотрю в пол. Вижу камешки, много ног и ножки стульев. Считаю их, как телеграфные столбы. Ног восемь, считая мои, ножек у четырех стульев шестнадцать да еще четыре кротовьих лапы. Вот бы надеть на них пару ботиночек и пару перчаточек в тон, подумал я и улыбнулся про себя. Пока я думаю об этом, ничего другого вроде и нет и все хорошо… ну, почти что.

– Мне придется ужесточить правила, Мену, – сказала бабушка. – Если ты будешь так себя вести, придется запереть тебя в подвале. Мне будет тяжело, но я это сделаю, чтобы спасти тебя. Предупреждаю в последний раз.

Хоть говорит она строгим тоном, но что-то ласковое все равно пробивается. Куда-то косит левый глаз и все такое.

Эмиль отвесил мне еще один дружеский тычок, и я чуть не свалился со стула. У меня в горле ком, вот-вот расплачусь, мне столько хочется сказать, а ничего не выходит. И я все держу в себе. Воровку, эти дурацкие слезы и все, что связано со шкатулкой.

Разрывы бомб стихают. Сирена объявляет конец концерта. В погребе опять тишина. Только мышь грызет тети-Луизин молитвенник да крот тычется в ножку стула. Бабушка, кажется, постарела еще больше.

А я разрываюсь надвое. Я виноват, да, конечно. Но с другой стороны… В голове будто полно иголок.

Когда они колются нестерпимо, я прижигаю боль мыслями о твоем письме. Мне нравится слово “прижигать”. Прямо слышу, как ты его выговаривала. Ватка с йодом к душевной ране. Футбол на тротуаре – дело такое, я мог разбить коленки в кровь, но тут ты, то-сё, как умеют только мамы, и сразу все проходило. Увидеть твой почерк, как на списке покупок. Я даже помню, какой ручкой ты писала то письмо. И слишком хорошо помню, как очень скоро весь оледенел, совсем недавно это было.

И снова прорвалась лавина! Откуда воровка, которая живет на чердаке и распоряжается твоими вещами, знает мое имя? И почему мне ничего не говорят ни о ней, ни о шкатулке?

Эмиль приоткрыл один глаз и не успел открыть другой, как я обрушил на него все свои вопросы. Сказал, что голоса и шаги я слышал из-за бессонницы. Веревочный телефон – моя тайна. Что засек, как эта тетка варила себе кофе на кухне, она и есть бомбежная воровка, я уверен, но почему-то она знает мое имя.

Эмиль убедился, что бабушка с тетей Луизой крепко спят, и мы оба выходим на лестницу. Садимся на ступеньку, и я кладу на коленки свою тетрадь. Эмиль усмехается, раскуривает трубку и говорит:

– Сразу писать и слушать не получится. Я отвечу на твой вопрос, но надо, чтобы ты слушал внимательно.

– Ты мне должен ответить на два!

– Вот как?

Он снова разулыбался. Похоже, все это дело – мои вопросы и все такое – его здорово веселит. Но, в отличие от тети Луизы, он никогда не разговаривает со мной как с малым ребенком.

– Как воровка очутилась на чердаке и откуда она знает мое имя?

Эмиль, все так же улыбаясь, затягивается и выпускает несколько идеально ровных колечек.

– Если хочешь получить двойную порцию объяснений, убери свою тетрадку.

Я говорю, что тетрадка – это потому что я пишу тебе.

Эмиль только что подложил табаку в трубку, но давай снова ее набивать. И уставился невидящим взглядом на дверь в подвал. Точно как папа, когда он перед отъездом из “Иветты” без конца поправлял мне узел на галстуке.

– Я предпочел бы все это рассказать тебе после войны, но делать нечего. Только имей в виду: оттого, что ты теперь будешь все знать, увеличится риск для нас всех.

Эмиль закатал рукава, погасил трубку и поманил меня поближе. Потом осмотрелся, убедился, что все остальные крепко спят, и начал шепотом:

– Девушка, которую ты застал на чердаке, не прячется от нас, а наоборот.

– Как это?

– Это мы ее прячем. Ее зовут Сильвия, она лучшая подруга твоей мамы с самого детства. Между ними была какая-то невероятная связь. Одна могла заговорить, а другая – продолжить фразу, или они одновременно произносили одно и то же. Все звали их близняшками. И хотя они были не похожи, каждая легко выдавала себя за другую. Еще с младших классов Сильвия делала домашние задания для твоей мамы, и наоборот. Они умели подделывать почерк и подпись друг друга. Такой у них был дружеский сговор.

Эмиль помолчал. Снова приоткрыл дверь, еще раз проверил – все спят.

– Так почему ж тогда она живет на чердаке?