Фарфоровый солдат

Я прямо задрожал от неожиданной радости. С тех пор как ты ушла, такого не было ни разу. Это немножко выбило меня из колеи, но не настолько, чтобы я перестал искать. Заглядываю в первую шкатулку – пусто. Во вторую – тоже. И третья заполнена пустотой.

Так мне показалось. Но, открыв крышку пошире, я обнаружил потайное отделение. А в нем – фотографии: дядя Эмиль с сигаретой во рту едет на велосипеде, не держась за руль; папа в военной форме; вилла “Иветта” в Монпелье и я в школе – делаю вид, что пишу; бабушка, тетя Луиза и ты.

Я вижу тебя первый раз, с тех пор как ты умерла. Но я поклялся больше никогда не плакать. Хотя одна слезинка все-таки сорвалась. Скатилась по щеке к губам, и я ее тут же выпил, поэтому не считается.

Внутренний голос шепчет, что надо поскорее сматываться, прихватив фотографии, это уже хорошая добыча. Завтра расскажу все Эмилю, и уж на этот раз он мне поверит. Пойдет на чердак с ружьем, которое висит над камином, и выгонит вора, а я тогда, если повезет, смогу забрать свою шкатулочку. Но какой-то другой внутренний голос шепчет: теперь или никогда, надо искать шкатулку, даже если есть риск остаться запертым на чердаке с таинственной тенью.

Все-таки я решил уйти, но тут между двумя фотографиями мне попался аккуратно сложенный листок бумаги. Это письмо. Почерк твой. Чернильные строчки приковали мои глаза – теперь не оторвать.

Монпелье,

20 мая 1944

Дорогая Дениза

[9]и все домашние!

Простите, что мы так долго молчали. Представляю, что вы, должно быть, подумали. Сейчас я объясню, в чем дело. Мену простудился и тяжело заболел, температура поднималась до 39°. Мы очень волновались за него, тем более что у него был сильный сухой кашель. Он так потел, что несколько раз пришлось сменить постель. Я ставила ему горчичники, и наконец сегодня он встал. И первый день как нет температуры. К счастью, я еще была дома, так что могла за ним ухаживать.

Да, как видите, я и сейчас еще дома, еще не родила, но это даже к лучшему – могу побыть с Мену, пока он не выздоровеет.

Вы, дорогая Дениза, действительно легко сможете навещать меня в роддоме, и я буду очень рада. Будем надеяться, что все пройдет хорошо, так или иначе, ждать недолго.

Прощаюсь. Следующее письмо я, даст Бог, уже буду писать, когда со мной будет маленькая Мирей.

Элиза

Бог не дал. Или его не было дома.

Я очнулся от скрипа двери. Потом услышал, как кто-то закрывает шпингалет. Ну все, я попался! Шаги все ближе. Я не решаюсь обернуться. Тень у меня за спиной. Трогает меня за левое плечо. И говорит девчоночьим голосом:

– Что это ты тут делаешь?

Она снимает капюшон, и золотистые волосы рассыпаются по плечам.

– Шпионил за мной?

Ишь, улыбается, как будто добрая.

На секунду мне показалось, что она – копия ты, только со светлыми волосами. Но меня не проведешь!

– Я знаю, кто вы!

– Ну и я знаю, кто ты! – ответила она и зажгла трубку. Небось у дяди Эмиля стибрила.

– Я?

– Ну да. Ты Мену. Уменьшительное от Жерменý, иначе говоря, малыш Жермен.

Дым изо рта она выпускает так медленно, что кажется, замедляется само время. Я представлял себе здоровенного верзилу, а вижу перед собой невысокую женщину, у которой не сходит с лица улыбка. Не та ли это, о которой бабушка говорила? Может, они все знают, что она здесь.

Вдруг завыла сирена. Военный будильник.

– Быстро в подвал, Мену!

Совсем рядом с домом бухнуло.

– Откуда вы знаете, как меня зовут дома?

– В подвал, скорее!

Новые взрывы. Я уж почти забыл: звуки такие, будто великан шагает по саду, а на чердаке взрывы и вовсе слышны совсем рядом.

– Я без шкатулки не уйду.

– Не валяй дурака! Марш в подвал немедленно!

– Мену! Спускайся сию же минуту! – Это кричит дядя Эмиль.

А кажется, не он, а тетя Луиза его голосом. Когда Эмиль на меня сердится, это так же странно, как когда тетя Луиза хвалит.

Он ворвался с лестницы и подхватил меня под мышку. Я почувствовал себя совсем маленьким. Помню, однажды я спрятался за кипарисами и написал на цветочную клумбу соседа. Папа тогда примерно так же меня схватил и унес в дом.

Бомбежная воровка закрыла дверь на ключ. Я услышал щелчок шпингалета, когда мы уже спустились до середины лестницы.

– Я сам могу идти!