Fatal amour. Искупление и покаяние

Спустившись на первый этаж, она вошла в кабинет супруга, без всякого зазрения совести выдвинула ящик стола, где хранились деньги и, вытащив несколько мелких ассигнаций, поспешила в вестибюль. Накинув плащ на свою горничную, Марья торопливо перекрестила девицу и сунула в дрожащую ладошку несколько смятых купюр.　

— Ступай к Сергею Филипповичу. Он тебя в обиду не даст, — напутствовала она перепуганную девушку. — О том, что случилось, никому не сказывай. Скажешь, что я тебя отослала.　

— А вы как же, барыня? — Едва слышно прошептала Милка, не осмеливаясь поднять глаза на хозяйку.　

— Ничего он мне более не сделает, — стараясь говорить с уверенностью, коей вовсе не ощущала, ответила Марья и, подтолкнув девушку к дверям, поспешила наверх, стараясь прямо держать спину под подозрительным взглядом застывшего у выхода дворецкого.　

Едва скрывшись за поворотом лестницы, она прикусила губу, плечи её поникли, из груди невольно вырвался стон. Там, где ткань касалась повреждённой, вздувшейся рубцами кожи, невыносимо пекло. Марье казалось, что она ощущает, как намокает от крови сорочка, хорошо ещё, что капот её был цвета тёмной спелой вишни, а стало быть, не приглядываясь следов не заметить. Держась за стену, она добралась до своих покоев и опустилась на кушетку. Не прошло и часа, как в коридоре послышались шаги и голоса. "Хоффманн", — Марья вздохнула, заставив себя подняться. Всё, чего ей хотелось — это лечь ничком и не шевелиться, но надобно было ещё объясниться с прибывшим по её распоряжению доктором. Собрав оставшиеся силы, Марья выдвинула ящик туалетного столика и нащупала флакон с нюхательной солью.　

Хоффманн, войдя в спальню князя, сразу направился к широкой кровати.　

— Как давно он в беспамятстве? — Не оборачиваясь, поинтересовался он, расслышав за спиной тихие шаги.　

— Уже более часу, — отозвалась Марья, становясь рядом и разглядывая побледневшее лицо супруга. — Вот, возьмите, — она протянула немцу склянку.　

— Можете сказать, что стало тому причиной? — Откупорив флакон, продолжил расспросы Генрих Карлович.　

— Мы повздорили, и я ударила его, — выдохнула Марья.　

От резкого запах нашатыря Куташев пришёл в себя. Перед его глазами всё расплывалось мутной пеленой, голоса звучали будто издалека, затылок прострелило болью. Подняв руку, Николай нащупал шишку величиной с голубиное яйцо.

— Я оставлю вас, — пробормотала княгиня.　

Её муж очнулся, а дальнейшее её нисколько не интересовало, к тому же и силы её были на исходе. Едва переставляя ноги, она добралась до кровати и повалилась на неё, как подкошенная. Марья закрыла глаза, волною накатила чудовищная слабость, смывая ясность мыслей. Опасность миновала, а потому она позволила себе на время отрешиться от беспокойства о собственном будущем и соскользнула в дрёму. Кто-то довольно бесцеремонно встряхнул её за плечо.　

— Маша, — услышала она голос супруга.　

"Уходи", — неслышно вздохнула княгиня, не в силах шевельнуть даже пальцем.　

Куташев недоумённо уставился на собственную руку, перепачканную кровью, но это была не его кровь. В памяти ярко вспыхнуло: Марья, закрываясь рукой, пытается отползти от него. Николай перевернул жену на спину, бархатный капот распахнулся, и взгляду князя открылась довольно отчётливая красноватая полоска на тонкой шее, весьма напоминающая след от удавки.　

— Добить пришёл? — Простонала Марья, открывая глаза.　

— Митька, — обернулся князь, — коли Хоффманн не ушёл ещё, вороти его.

Немец вернулся почти от порога дома. Как только Хоффманн снял с княгини сорочку, Николай вышел из спальни потому, как тошно стало смотреть на дело рук своих. Он ведь и в самом деле едва не убил её. Пока Генрих Карлович занимался княгиней, Куташев сидел в кресле, подперев гудевшую, как колокол, голову ладонью. Воспоминая о том, что случилось нынешним вечером, обрушились на него подобно лавине. Ярость, овладевшая им, была столь сильна, что он сам себя не помнил. Он думал только напугать Марью, предполагал, что она станет плакать и умолять его, но она не издала ни звука, только голубые глаза полыхали бешеной злобой, когда отмахивалась от него, пытаясь поймать пряжку ремня и выдернуть его у него из рук. Куташев зажмурился, слепящей болью вспыхнуло пред мысленным взором яркое видение: её покрасневшее лицо, ремень, затянутый на тонкой шее, а после провал и темнота. Очевидно, что кто-то довольно сильно приложил его по затылку чем-то тяжёлым, но только не сама Марья, как она уверила в том Хоффманна. Но кто осмелился поднять руку на него, на князя Куташева в его же доме? Он усмехнулся догадке, мелькнувшей в голове. Ох, и отчаянная девица горничная его супруги, но коли бы не она, на него бы сейчас не седовласый доктор глядел с немым укором, а полицейский урядник выспрашивал подробности убийства княгини. Николай вздрогнул, услышав тихий плач и стон из спальни супруги.　

— У меня слов нет, Николай Васильевич, — доктор вышел из покоев Марьи. — Что бы ваша жена не натворила… нисколько не удивлён тому, что она вас так по голове приложила…　

Немец тяжело вздохнул и принялся собирать свой саквояж: