Фаворитка

— Я к ним давно уже привыкла, — ответила я, пожав плечами. — К тому же гвардейцы – милейшие люди.

— Благодарим, ваша светлость, — послышалось из-за спины.

Я обернулась и хмыкнула, увидев улыбки на лицах своих телохранителей. С королем они не улыбались. Всегда строгие, молчаливые, будто и вовсе не живые люди. Но со мной заметно расслабились. О нет! Они не забывали своих обязанностей, не бывали грубы и не совали нос, куда их не просят, и все-таки становились более раскованными и человечными. Впрочем, государь – это государь, с ним положено быть молчаливыми и суровыми. Да он бы и не позволил вести себя иначе.

Я же совсем иное дело. Со мной они чувствовали себя свободней. Могли и заговорить, не опасаясь, что я отвечу надменным взглядом или напомню, где их место. Вели себя гвардейцы уважительно, а потому я не видела причины отталкивать их пренебрежением. На приветствие я отвечала улыбкой и зачастую замечала улыбки на некоторых лицах, когда королевские телохранители видели меня. Это было приятно, даже давало чувство некой исключительности, потому что более никому они не улыбались. Может, потому и наш разговор с герцогом Ришемом, когда он зашел извиниться за жену и попрощаться перед отъездом, так и остался неведом королю. Да и мою просьбу передать прощальную записку монарху, когда он закончит предаваться утехам, тоже выполнили.

Мне даже думалось, что, пусть не все они, но некоторые скрыли бы от короля мои тайны, если бы они у меня имелись. Возможно, когда-нибудь это мне и пригодится. Впрочем, моя жизнь была открытой. В ней совершенно не было ничего, что нужно было бы прятать от взоров, окружавших меня людей, тем более от короля. Это у него имелись от меня тайны, я же оставалась открытой книгой.

Коротко вздохнув, я взяла матушку под руку и устроила голову на ее плече. Баронесса скосила на меня глаза, улыбнулась и сама прижалась щекой к моей макушке. Так мы брели неспешно, каждая думая о своем, а может и вовсе не думая, потому что на душе царила благодать и нарушать ее не хотелось. Мой взгляд следовал за бабочкой, порхавшей впереди нас, и улыбка сама собой скользнула на уста.

— Глядите, родная моя, какая прелесть, — сказала я, указав родительнице на бабочку.

— Я уже приметила ее, — ответила матушка. — Смотрю на нее и думаю об ужасных энтомологах с их сачкам и булавками. Вот так порхает бабочка, порхает, а после приходит какой-нибудь энтомолог, ловит бедняжку и прикалывает к стене. И вроде вот она всё та же красота, но уже давно не живая, и глаз более не радует ни игривостью, ни полетом души, ни звонким смехом…

— Смехом? — я подняла голову и с удивлением взглянула на родительницу, однако быстро поняла, что баронесса говорит иносказательно. — О ком вы толкуете, дорогая моя?

Родительница, полуобернувшись, покосилась на гвардейцев, а после вздохнула и ответила:

— Всего лишь о бабочках и энтомологах, Шанни. Знаете, есть люди, подобные и тем и другим. Одни легки и шаловливы. Они порхают, радуют глаз своей красотой и резвостью. На них хочется любоваться в их бесконечно прекрасном полете. Вторые же желают любоваться бабочкой в одиночестве. Они пришпиливают бедное создание булавкой и не понимают, что остановили полет, уничтожили то, что привлекло их взор. Бабочка еще может трепыхаться, но ей уже никуда не деться и постепенно она умирает. А если энтомологу наскучит любоваться на свою пленницу, и он выдернет из нее булавку, то бабочка уже не взлетит. Никогда… — Матушка оборвала саму себя, на миг подняла лицо к небу, а после выдохнула и посмотрела на меня с улыбкой. — Будем надеяться, что какому-нибудь энтомологу прискучит его бабочка прежде, чем она утеряет яркость своей натуры. Прибавим шаг, Шанни, я ужасно проголодалась, — баронесса столь резко сменила направление своих мыслей, что я, растерявшись, лишь кивнула в ответ.

Аналогию ее милости я поняла, однако, что сказать на это, не знала. Впрочем, баронесса, похоже, ответа и не ждала. Мы все прекрасно понимали, что бабочке от ее энтомолога упорхнуть без последствий не получится. И чтобы ей не оторвали крылышки и не выжгли луг, где обитали все ее сородичи, нужно было самой сесть на стену и подставить тельце под булавку. Иначе уже быть не могло…

— Там впереди чья-то карета?

Голос родительницы вырвал меня из размышлений. Мы уже вошли в ворота и теперь брели по алее, ведущей к парадному крыльцу. Перед ним и вправду стояла карета, и я поначалу хотела напомнить, что наш экипаж уехал вперед нас, но поняла, что это не он.

— Кто бы это мог быть? — спросила я саму себя.

Кто-то из придворных? Или же сам король? Но он был бы верхом, да и гвардейцы встали бы уже у ворот. Однако государь еще должен быть в пути… Нет, это точно не мог быть ни он, ни кто-то из его приближенных. Переглянувшись, мы с матушкой устремились вперед, но уже через мгновение нас опередил один из гвардейцев. Он вернулся в седло и первым поспешил к дворцу.

— Это уж и вовсе неприлично, — проворчала баронесса. — Как можно удовлетворить любопытство прежде женщины?